Благодаря нерасположению, с которым относились ко мне в этом узком кругу приближенных графа Ламздорфа, мне пришлось занимать различные посты на Балканах и на Дальнем Востоке, которые считались среди дипломатов весьма невыгодными, но где в действительности представлялась возможность получить практическое знакомство с делами, которое нельзя было приобрести ни в одном из самых блестящих посольств Европы. Когда я наследовал графу Ламздорфу в качестве министра иностранных дел, я с большим трудом восстановил порядок среди персонала министерства, и некоторые мои мероприятия в этом направлении вызвали против меня раздражение и враждебность, которые сказались позже на моей политической деятельности.

Говоря о причинах моего сближения со Столыпиным при вступлении в кабинет Горемыкина, я отмечал, что мы оба, Столыпин и я, были в стороне от бюрократических кругов Петербурга и что я питал большую симпатию к представителям дворянства и земства, которые были посланы в Думу и в Государственный совет из различных мест империи.

Так как это обстоятельство оказало большое влияние на положение, занимаемое мной, я не сочту неуместным дать некоторые автобиографические детали, которые не только могут помочь объяснить политическую роль, которую я играл в жизни моей страны, но также пролить свет на известные моменты во внутреннем положении России этого периода, которые весьма мало известны за границей.

Моя фамилия принадлежала к русскому дворянству с середины XV века. Её основатель, польский уроженец, прибыл в Россию в 1462 году во главе вооруженного отряда, чтобы предложить свои услуги великому князю московскому Ивану III, который пожаловал ему вотчины, часть которых принадлежала мне до революции, лишившей меня имений и другого имущества. Начиная с той эпохи и в течение всего московского периода мои предки служили государству. Двое из них участвовали в осаде Казани в 1552 году во главе своих отрядов, а другие занимали выдающиеся посты в Москве, но никогда не принадлежали к московской олигархии, хотя ввиду своих значительных владений считались видными членами поместного дворянства. Они удерживали это положение и во время петербургского периода, но никогда не были в числе придворных и высших чиновников, которые заполняли дворцы и правительственные канцелярии Петербурга; они предпочитали оставаться в своих имениях и тяготели к Москве, которая всегда рассматривалась дворянством как настоящая столица страны.

Мой отец, родившийся в первой четверти XIX века, являлся типичным представителем своего класса. Образованный и обладающий широким кругозором, он ещё молодым человеком посещал салон Елагиной, где обычно собиралось все наиболее просвещенное общество Москвы. Он встречал там, помимо пушкинского кружка, таких сторонников западничества, как Чаадаев и историк Грановский, наряду с первыми провозвестниками славянофильства, какими были Самарин, Хомяков и братья Киреевские.

Как всякий молодой человек его круга той эпохи, он поступил на военную службу, но вскоре оставил военную карьеру и в течение нескольких лет работал вместе с родственником моей матери, графом Муравьевым-Амурским, генерал-губернатором Восточной Сибири, который пользовался большой известностью как покоритель и организатор громадных областей по реке Амур. Граф Муравьев-Амурский был известен своими либеральными идеями и собрал вокруг себя в Иркутске, в столице Восточной Сибири, группу достойных молодых людей, проникнутых теми же идеями. Эта группа очень сблизилась с декабристами, которые были сосланы в Сибирь за тридцать лет до этого за участие в заговоре 1825 года и которые, проведя много лет в весьма отдаленных областях Сибири, получили, наконец, разрешение поселиться в Иркутске. В статье, напечатанной в "Revue de Paris" и озаглавленной "Une Elite en exile", моя дочь описала по мемуарам той эпохи жизнь декабристов, из коих некоторые, как, например, князья Волконские и Трубецкие, принадлежали к лучшим фамилиям России, и все в целом являлись наиболее культурными и прогрессивными представителями своей эпохи. В результате столица этой отдаленной области обогатилась обществом высококультурных и искренне либеральных людей.

Граф Муравьев-Амурский и его жена, француженка по рождению (ее девичье имя mademoiselle de Richemont), широко открыли двери своего дома для ссыльных, и мои родители сделали то же самое, так как моя мать вопреки всем неудобствам путешествия последовала за моим отцом в Сибирь. На них часто доносили в Петербург, обвиняя их в чрезвычайном расположении к декабристам.

При восшествии на престол императора Александра II полное прощёние, в котором Николай I упрямо отказывал на протяжении более тридцати лет, было даровано декабристам, и по своём возвращении в Россию они приняли участие в жизни высшего общества, к которому они принадлежали до ссылки.

Мои родители в течение всей своей жизни поддерживали близкие отношения с некоторыми семьями декабристов, которые всегда высоко ценили их либеральные традиции. Один из потомков, князь Волконский, находился в числе членов первой Думы, впоследствии он был одним из товарищей председателя этого учреждения.

Побыв помощником графа Муравьева-Амурского в Сибири, мой отец был несколько лет губернатором в двух губерниях Центральной России. В течение этого времени он являлся ревностным сторонником либеральных реформ Александра II, но позже удалился в своё имение и до смерти вёл жизнь поместного дворянина, живо интересуясь всегда всеми успехами европейской культуры и развитием прогрессивных и либеральных идей.

Семья моей матери была более тесно связана с двором, чем семья отца, но эти отношения порвались со времени одной дворцовой трагедии, которые отмечали каждое новое царствование со времен Петра Великого до начала XIX века, по поводу чего было удачно сказано, что русская автократия представляла собой "деспотический режим, смягченный убийством".

Дед моей матери, князь Яшвиль, занимавший весьма высокий пест в армии во времена царствования Павла I, был одним из главных действующих лиц той драмы, эпилогом которой явилась смерть этого императора.

Мы все хорошо знаем странные поступки, которые отмечали четырехгодичное правление ненормального человека, который наследовал Екатерине Великой на российском троне в конце 1796 года. Когда наступил 1801 год, болезнь Павла I приняла такие формы, что руководящие лица императорского двора сочли себя обязанными принять меры, чтобы положить конец положению, которое угрожало безопасности империи. Был ли наследник престола и впоследствии император Александр I осведомлен о заговоре, который был организован для этой цели и который возглавлялся графом Паленом, военным губернатором столицы? Историки, изучавшие это событие, включая наиболее современных и осведомленных, вроде великого князя Николая Михайловича, признают, что заговорщики получили согласие Александра на план лишения трона императора, но установлено, что убийство отца нанесло удар его сентиментальной душе, от которого он никогда не мог оправиться и который сообщил его мировоззрению мистическое направление, сопутствовавшее ему в течение его последующей жизни. Князь Яшвиль принял непосредственное участие в трагическом событии, которое произошло в ночь на 23 марта 1801 года.

Новый дворец, только что построенный императором Павлом, охранялся в эту ночь войсками, особенно преданными великому князю Александру. Группа заговорщиков, которая проникла во дворец, включала моего предка и десять других лиц, занимавших высшие посты в государстве, как, например, граф Пален, князь Зубов, последний фаворит императрицы Екатерины, его брат граф Зубов, князь Волконский, гриф Бенигсен и генерал Уваров.