Разумеется, имелись и некоторые мелкие недостатки, вроде волос, угрожающих вылезти из ноздрей и ушей, но одно движение ножницами здесь, другое там — и Грейс был готов к новому дню.

Удовлетворенный результатом, Грейс убрал вещи, каждую на свое место. Затем надел белый махровый халат и проверил время по часам «Ролекс» в корпусе из нержавеющей стали. Часы показывали шесть двадцать шесть, а это означало, что Грейс на одну минуту отстает от графика.

Вдалеке раздалось одинокое завывание сирены воздушной тревоги. Грейс на мгновение застыл на пороге спальни.

Атака химер? Нет, скорее ложная тревога, поднятая в пригороде не в меру бдительным добровольцем.

Послышался тихий стук, и Грейс открыл дверь в коридор. Доброе лицо Бесси обрамлял нимб светлых волос, сияющих в ярком свете. Ее серая с белым форма была так накрахмалена, что хрустела при каждом движении.

— Доброе утро, господин президент, — почтительно произнесла Бесси. — Ваш кофе.

С этими словами она протянула поднос с кофейником, сахарницей, молочником со свежими сливками, парой чашек и парой ложек. Ритуал не менялся вот уже одиннадцать лет.

— Спасибо, Бесси, — поблагодарил Грейс и, взяв поднос, направился к постели.

Дверь закрылась за его спиной.

Кора уже сидела в кровати. По давней традиции следующие полчаса перед началом нового дня в Белом доме принадлежали ей.

Наконец ровно в половине восьмого президент Грейс спустился вниз.

Глава президентской администрации Уильям Дентвейлер проснулся с раскалывающейся от боли головой, отвратительным привкусом во рту и приторным запахом духов в носу. Левая рука затекла, и неудивительно — на ней кто-то лежал.

Но кто?

Дентвейлер вспомнил прием во французском посольстве, отчаянное веселье двух сотен гостей, старавшихся залить мысли о войне дорогим шампанским. Доставать хорошее вино становилось все труднее и труднее, однако у многих высоких чинов Америки его, похоже, было предостаточно. Большая часть Европы пала под натиском химер, и все до одного иностранные дипломаты жаждали переправить кого-нибудь в Соединенные Штаты, пока еще сохранялось сообщение между континентами.

Было также понятно, почему немецкий военный атташе сделал вид, будто ничего не заметил, когда Дентвейлер покинул прием вместе с его красавицей женой. Стройная блондинка, несмотря на весьма посредственное владение английским, определенно знала, как угодить мужчине. Сейчас она тихо посапывала. Дентвейлер осторожно вытащил руку из-под ее обнаженных плеч, скинул ноги на пол и обратил глаза к часам на прикроватном столике.

Двенадцать минут девятого! Дьявол! Заседание кабинета назначено ровно на девять. Не на девять ноль пять, не на девять десять и не на, боже упаси, девять пятнадцать.

Пока президента зовут Ной Грейс, об опоздании не может быть и речи.

Выругавшись вполголоса, Дентвейлер прошел в ванную и встал под душ. Задвинул занавеску и включил воду; сначала хлынула холодная, но вскоре потеплела. Как только температура воды сравнялась с температурой тела, Дентвейлер смог одновременно принимать душ и мочиться. Этот весьма эффективный способ он практиковал уже долгие годы.

Через четверть часа Дентвейлер, побрившийся и надевший заказной костюм серого сукна, был готов к выходу. Немка все еще спала; он оставил ей записку с именем и номером телефона. Если родители ее мужа по-прежнему живы и если они сумеют к назначенной дате достигнуть сборного пункта неподалеку от Бремена, их переправят в Америку.

— Давши слово, — любил говорить Дентвейлер, — держись.

Перед подъездом уже ждал длинный черный лимузин. Подняв воротник пальто дорогой марки, Дентвейлер шагнул в прохладное ноябрьское утро. Примет приближающегося Рождества почти не было видно, и вряд ли стоило ожидать, что они появятся. Когда тысячи людей погибают каждый день.

Дентвейлер сел в лимузин, и машина тотчас тронулась.

Услышав, что Дентвейлер ушел, немка открыла глаза. И залилась беззвучными слезами.

Зал заседаний находился в западном крыле Белого дома, на первом этаже. Строительство зала было завершено в тридцать четвертом году; своими стеклянными дверями он выходил на розарий. Над камином на северной стене висела картина «Подписание Декларации о независимости», а западную украшал ряд портретов, подобранных лично президентом Грейсом. Пол устилал темно-бордовый ковер ручной работы. Именно на него смотрел министр обороны Генри Уокер, завершая серию из двадцати пяти отжиманий. Этот ритуал он выполнял по нескольку раз в день.

Поднявшись на ноги, шестидесятитрехлетний полковник в отставке надевал синий пиджак в полоску, когда в зал вошел президент Грейс, а за ним — остальные члены кабинета.

— Вы уже здесь, — весело промолвил Грейс. — Мне следовало бы догадаться… Военные всегда приходят вовремя. Особенно когда в повестке дня обсуждение бюджета!

Этого было достаточно, чтобы вызвать хор смешков со стороны подхалимов, лизоблюдов и льстецов, которыми окружил себя Грейс. Все эти люди уважали Уокера не больше, чем уважал их он сам. Однако для них он был неизбежным злом, поскольку пользовался почетом у армейской верхушки.

Пока все рассаживались, Уокер размышлял над тем, что в одиночку заброшен на вражескую территорию. Единственным потенциальным союзником был вице-президент Гарви Маккаллен, человек в высшей степени воспитанный и образованный, у которого получалось сдерживать Грейса, не давая ему срываться в крайности.

Уокер обвел взглядом собравшихся. Грейс занял место за серединой овального стола,[3] спиной к розарию. Справа от него устроились глава президентской администрации Дентвейлер и министр внутренних дел Фарнсуорт, а слева — министр торговли Лэски и государственный секретарь Моуди. Советник президента Хэнсон, генеральный прокурор Клауэрс, вице-президент Маккаллен, министр сельского хозяйства Сеймур и министр транспорта Кийес сели напротив президента.

В итоге Ридли, директору управления специальных проектов (УСП), и Уокеру пришлось усаживаться на противоположных концах стола, там, где фланги открыты для нападения. По крайней мере, так подумалось Уокеру.

Когда все опустились на стулья, Грейс, по своему обыкновению, прочитал вслух молитву. Но если Господь Бог и слышал его когда-нибудь на протяжении последних восьми с лишним лет, то никак не подавал вида.

Первым должен был докладывать министр внутренних дел Фарнсуорт. Уокеру было очень нелегко воспринимать этого человека всерьез, потому что тот носил волосы до плеч, которые, судя по всему, тщательно расчесывал каждый день. Его длинный нос торчал над похожими на велосипедный руль усами, такими пышными, что за ними невозможно было разглядеть рта. Министерство Фарнсуорта отвечало за так называемые охраняемые лагеря, куда были вынуждены переселиться тысячи американцев, покинувших собственные дома перед лицом надвигающихся химерианских полчищ.

Однако, несмотря на относительную безопасность таких лагерей, многие их обитатели возмущались установленным там жестким режимом. Мало того, все больше и больше беженцев покидали лагеря и селились в построенных из подручных материалов лачугах, целые кварталы которых вырастали вокруг крупных городов. По сути дела, это были самые настоящие трущобы, которые Фарнсуорт назвал рассадником преступности и болезней.

— Итак, — откликнулся Грейс, когда министр закончил доклад, — что вы предлагаете?

— Нужна вооруженная охрана, господин президент, — сказал Фарнсуорт. — Кроме того, любой переселенец, желающий покинуть лагерь, должен предъявить убедительные доказательства такой необходимости. Во имя всего святого, Соединенные Штаты подверглись нападению врага! Нельзя допустить, чтобы люди бегали по всей стране, словно сумасшедшие.

Грейс задумчиво кивнул.

— Ваши предложения разумны, Ларри. Гомер, как по-вашему, тут могут возникнуть какие-либо проблемы?