Хорошо бы найти Бруду, и поработать по лавочкам с ним – его поражающие воображение габариты чрезвычайно полезны в работе такого рода. Но брат мой, с которым мы вместе приехали покорять Туманный Альбион – теперь шифруется от меня, а я от него. Это самая большая потеря в войне с Британией (а нашу жизнь здесь иначе, как войной, не назовешь). Порушенная башня и острый агрессивный психоз у обоих. А поскольку ближе у меня человека нет, то больней всего мы делали друг другу. Братцы-геи, блин. (Последнее предложение следует считать шуткой – пидоров мы ненавидим).

Неожиданно на меня нападает философское настроение. Приход меня все-таки настиг, хотя руки в локтях по-прежнему хрен согнешь. Я отделяюсь от своей физической и кармической оболочки (Эйч очень удачно лег на вчерашнее ЛСД) и смотрю на себя со стороны. Картина, представляющаяся моему взору, отвратительна. Молодой, лет 25, человек, стрижка – короткий агрессивный ирокез, недельная небритость, крутая, но потасканная и грязная хулиганская одежда (открою маленькую тайну – все предметы гардероба – тыренные). В общем, в Лондонской подземке, обычно переполненной, вокруг меня всегда есть свободные места. Присаживайтесь, пожалуйста. Но особенно меня смущает выражение моих глаз. Не знаю, конечно, палится ли это со стороны, но я-то себя хорошо знаю, и вижу в своих глазах милый коктейльчик из тоски и злобы. Злоба меня радует – в жизни я слишком часто страдал из-за своей кротости нрава. Тоска – ерунда; когда вмазанный мимо вены Эйч окончательно рассосется, то тоска пройдет.

….Я хожу в церковь и даже стараюсь держать посты. Стараюсь, но не держу, так как окружение мое – сплошь подонки, и каждый раз они испытывают оргазмический восторг, когда во время очередного поста я поддаюсь на их разводы, ломаюсь и закуриваю косяк, а тем временем мне уже подливают водку. Слаб человек, прости меня Господи…

…А Британия обломала нас по полной программе, можно сказать, в душу плюнула. НО мы кто? Мы подонки! В ответ на плевок нам в душу от Мамы-Королевы мы ответили таким мощным харканьем, что исключительно пресловутая британская стойкость помешала островам скрыться в пучине морской.

Сильно накурился, чтобы снять кумар, и поехал зарабатывать деньгу – чистить сад Григорианов. Под сканком не только убрал сад, но и из обрубков дерева соорудил некий монумент не совсем для меня самого ясного назначения – абстрактную композицию из обрубков и обломков деревьев, которую украсил рунами. Потом пил водку с артишоковской матушкой. Арташ все это время валялся у себя в комнате, блюя и потея – кумары, вернее, ломки – ничего не попишешь. Мне легче – я сильнее, да и не сторчался я, в принципе (Пока. Рвать отсюда надо!).

Раскумарился. Гулял по Тоттэнхэму, покупал или воровал новогодние подарки. Кому????

….Иду, погруженный в свою обычную меланхолию. Ниггер-бомж просит у меня десятипенсовик, мол, позвонить ему надо. Естественно, отчисляется на болт. Пройдя еще несколько метров, вспомнил, все те случаи, когда наши планы рушились из-за того, что не было этих сраных металлических кружочков и неоткуда было позвонить. Возвращаюсь, даю бомжу пару мелких монеток. Ответочка за добрый поступок пришла тут же – облагодетельствованный мною бомжара выудил из кармана солидную плитку гашиша и протянул ее мне. Лондон не перестает удивлять.

Сегодня ночью в Лондоне выпал снег. К утру растаял.

(Из письма Собаккй неизвестно кому, скорее всего самому себе)

…FINIS

Я работаю сторожем на стройке. Что-то совершил бедолага Майко за то, что вылетел отсюда, а тут как раз подвернулся я, позвонил в агентство (по трудоустройству) по подсказке какого-то местного Бога, и все вернулось на круги своя. Бодрствую, пью чай, хотя сплю я на рабочем месте уже давно, используя для этой цели стол. Твердо, но лучше, чем жить с арабами в Алпертоне, куда мне провели наконец-то телефонную линию и финал этой эпопеи, надеюсь, не за горами.

Рядом со мной на лавке целый день (точнее, ночь) сидит невменяемый Арташ, которого хочется назвать по привычке реальным (для того, чтобы не путать с виртуальным, то есть со мной и с отчислившимся в Москву Сп.), но не получается, потому что человек этот тает ото дня ко дню, как Снегурочка из сказки, вечно с полуприкрытыми веками и коростой побочек на немытом теле. Немытом – потому что недавно он все-таки выбрал оппозицию и ушел из дома после очередного наезда отца.

«Писать о нем – трудно!» – это Горький о Ленине. «Писать о них – пошло!» – вторит Собаккаа (я) о наркотиках. Но сегодня мне первый раз стало его жалко. Я только что отчислил его со стройки, здесь допоздна работали кузьмичи, а если бы он учинил здесь то, что вчера, то есть раскидал бы по прорабской всю свою «кухню» и наглухо воткнул бы в углу – меня бы уволили. По большому счету, я отчислил его из-за денег. У меня клин, они нужны мне позарез, и без них я отсюда не уеду, а в затею с банковскими счетами я уже не верю почти, кстати, именно из-за А.. Мы потом ходили с ним в супермаркет воровать (хотя воровать с ним стало уже опасно, он по-настоящему утрачивает чувство реальности, см. фильм Trainspotting), и по дороге он начал обзванивать всех знакомых, ища вписку на ночь. И его отчислили ВСЕ. Я дал ему денег на хостел – тот самый, с пабом внизу и веселыми неграми Кисмо и Вилли-алканавтом, но дело не в этом. Я просто понял, что А. на всем свете на болт никому не нужен, включая его родителей. ВСЕМ по болту, что с ним происходит. То есть я недавно сам убедился в том, что дружба – это миф, и единственные люди, которым нужен лично я – это мои родители. Но А. лишен даже этого. Про отца я вообще не говорю, но мать, повторяю, мать, которая знает, что ее сын подыхает на улице ………………………………………………………… …..(По желанию Собаккй эти строки вычеркнуты из окончательного варианта наших заметок)……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….. Мне жалко его еще и потому, что он хватается за этот трамал [39] , который ему должны прислать из Москвы, как за соломинку, как за последнее, во что можно верить, но при этом: «Завтра человек улетает в Лондон, но рано утром, и Спайкер не будет вставать в 5 утра и везти трамал в аэропорт.» Смотрю на него с выпученными глазами:» Ты что, рехнулся?!» Звоним этому человеку – Во сколько рейс? – Нет, – отвечают из Москвы, – без мазы. Меня будут провожать родители, при них неудобно. Я срываюсь и ору: «Ты, блядь, торчок!!! Да что же у вас за отношения такие?!» Одному неудобно выручать при родителях больного человека, (Что за РОДИТЕЛИ У ВАС ???), а сам больной не может позвонить третьему и попросить о помощи просто потому, что сам бы никогда в жизни не помог, и не может представить себе, что такое возможно…. Молчит, чуть не плачет. Да я и сам чуть не плачу.

Я вообще уже перестаю понимать, что происходит. Если бы я знал, что так будет, никогда бы сюда не поехал. Вместо того, чтобы познавать прелести жизни в свободной стране, где, как нам казалось, все будет проще, ибо здесь можно полностью раскомплексоваться и релаксироваться – я познаю такие жуткие вещи, о существовании которых я предпочел бы не знать и всю жизнь витать в облаках. Такая гадость, такая проза! Почему? И значит ли это, что романтиком можно оставаться только до тех пор, пока с этой прозой не столкнешься?

Я говорю вот о чем. Отъезд Спайкера я воспринимаю как проявление дикой слабости и подтверждение теории о том, что человек, живущий так, как мы жили в Москве, обречен быть лузером и может только спиться или сторчаться. То есть лузер ничего не имеет не потому, что ничего не хочет, а потому, что ничего не может. Такие слова говорил мой друг Миххха (не он один, просто это было последний раз на моей памяти, совсем недавно. Тогда я доказывал ему, что Спайкеру действительно не нужны деньги и он готов отдать последнее не потому, что ему нечего терять, а просто так).