Тогда Георг Берметер приказал впустить в зал делегатов сельских общин, уже давно ожидавших в сенях. Все они были люди пожилые, даже большей частью старые. Среди них был Вендель Гайм из Оренбаха и Иорг Бухвальдер из Оттенгофена. Молодежь ушла под знамена. Флориан Гейер, поднявшись на скамью, обратился к делегатам крестьян с такой же речью, как и к горожанам, но говорил еще проще и убедительней. Он разъяснил им значение союза с городом, раскрыл смысл отдельных статей соглашения и призвал беспрекословно подчиняться всему, что решит магистрат вместе с общинами во имя мира, справедливости и всеобщего блага. Он посоветовал избрать во всех деревнях и селах ответственных за поддержание порядка людей и вменить им в обязанность зорко следить за тем, чтобы полям, лугам, выгонам и лесам не причинялось никакого ущерба.

Крестьяне с напряженным вниманием слушали его, но по их неподвижно устремленным на говорившего глазам трудно было определить, как подействовала на них его речь. Они продолжали молчать и после того, как Флориан кончил и сошел со скамьи. Лишь когда бургомистр предложил им высказать свое мнение, если у них есть что сказать, все глаза, точно по уговору, устремились на Иорга Бухвальдера, старейшего из них. Тот откашлялся, степенно провел рукой по седым волосам и, стараясь выпрямить сутулую спину, произнес:

— Досточтимые, милостивые и любезные господа! Оно конечно, союз с франконскими братьями дело хорошее. И мы надеемся, что ни они, ни наши собственные сыновья и братья, восставшие против нестерпимого гнета нужды, не сложат оружия до тех пор, пока наш спор с господами не будет улажен по чести и справедливости.

Крестьяне закивали головами, и Георг Берметер распустил их, предложив выставить к следующему утру в Гаттенгофене, на Вюрцбургской дороге, пятьсот — шестьсот человек в полном вооружении, чтобы сопровождать выданные городом бомбарды.

Крестьяне удалились, шагая так же осторожно и неловко через зал, как и пришли. Себастиан Рааб и Большой Лингарт последовали за ними, чтобы пожать руку своим городским знакомым. Перед ратушей они повстречались с Бухвальдером и Венделем Гаймом, которого поджидал Каспар Эчлих. К ним подошел Ганс Кретцер и предложил всей честной компании зайти промочить горло к нему в трактир «Красный петух». Но крестьяне отказались: им нужно было торопиться, чтобы позаботиться о конвое для бомбард. Каспар, которого Лингарт тянул за руку так, что чуть не вывихнул ему плечо, насторожился. Ему хотелось пойти с Гаймом в Оренбах, и он тоже отказался от приглашения трактирщика.

— Это ты зря, — вмешался Лингарт. — Такую худую поросль, как ты, нужно почаще поливать, а то ничего путного не получится.

Каспар прищурился, смерил его взглядом с головы до ног и шутливо бросил:

— Глядя на тебя, нельзя сказать, чтобы это помогало.

— Ну, брат, и зубастая же у тебя пасть, господи прости! — расхохотался бывший ландскнехт и, схватив его за руку, потащил за собой. Но Каспар продолжал вырываться, и тот отпустил его, крикнув ему с хитрым подмигиванием: — Ну и парень! Весь горит, а заливать не хочет!.. Ну ладно, кланяйся домашним от Симона да скажи, что шкура у него цела, как будто он и не уходил из дому. А сестре его передай, что на этот раз Розенберг от нас не уйдет. Мы его крепко-накрепко держим в Мариенберге.

— Да только Мариенберг пока держат другие! — насмешливо бросил Каспар и пошел догонять Венделя Гайма, но на бегу обернулся и крикнул: — Я еще повидаюсь с тобой до твоего отъезда.

Огонь действительно еще не погас в сердце Каспара, но он сам был этому не рад. Сколько раз он ни ходил по воскресеньям в Оренбах, ему не удавалось уловить в отношении к себе его хорошенькой двоюродной сестры ни следа чего-либо большего, чем родственное расположение. Она радовалась его приходу не меньше, чем старик Нейфер, ее невестка или ребятишки. Он всегда был весел, стараясь скрыть свою неразделенную любовь. В конце концов он начал думать, что это безумие постоянно бегать в Оренбах, где его ждали одни страдания. Нет, надо поставить точку, тем более что теперь Кэте уже не нуждается в его защите: ее брат Андреас вернулся в свой приход и время от времени наезжает в Оренбах читать проповеди. А в крайнем случае Конц Гарт окажется у нее под рукой скорей, чем он сам. После ухода ротенбургского ополчения Конц Гарт остался в Оренбахе, и Кэте взяла его в работники. С такими помощниками, как он и Фридель, хозяйство под ее твердым и неустанным руководством шло так, как будто ее брат и не думал уезжать из дому. О своей безопасности ей уже давно не приходилось заботиться. Кругом пылал огонь восстания, и эндзейский шультгейс фон Верницер не осмеливался арестовать Кэте, чтобы не навлечь на магистрат еще худшей беды. По той же причине и в деле его преподобия отца Бокеля он ограничился безрезультатным обращением к прихожанам, советуя принять обратно изгнанника. «Хорошо еще, что его только выгнали, ведь могло быть и хуже», — мысленно утешал себя шультгейс. Ему и в голову не приходило, что и ему самому придется разделить участь священника.

Когда Каспар, шагая рядом с сельским старостой, поднял глаза на Эндзейский замок, всегда так гордо красовавшийся на горизонте, он увидел на фоне леса лишь черные, обгоревшие развалины. Молодцы из Тауберского ополчения, выйдя из Ротенбурга, напали на замок и смели его с лица земли, как потом поступили и с Гибельштадтским. Верницеру удалось бежать в Ротенбург, где незадолго до того по его ходатайству отцу Бокелю была предоставлена освободившаяся должность настоятеля в часовне пречистой девы на Площади Капеллы. Обязанности его преподобия сводились к ежедневному служению ранней обедни горсточке пилигримов и нищих, которые получали в примыкавшем к часовне странноприимном доме трехдневный бесплатный приют, топливо, свечи и соль. Аполлония же уехала к своему ребенку в Рейхардсроде.

Пока Каспар вместе с Венделем Гаймом шел в Оренбах, у него созрело твердое решение: хватит с него мучений. На ходу передав привет от Симона старику Нейферу, сидевшему с соседями на скамье под липой, он предоставил Венделю Гайму подробно рассказывать сельчанам о союзе с Франконским ополчением, а сам направился в дом Нейфера. Игравшие на улице маленький Мартин с сестренкой, радостно смеясь, подбежали к нему. Он приласкал их, посадил девочку к себе на плечи, а малыша взял за руку и, болтая с детьми, перешел через двор и остановился на пороге.

— Бог в помощь, вот и я! — весело воскликнул он и, спустив на пол маленькую Урсулу, поздоровался с женой и сестрой Симона. По их лицам он понял, что застал их за грустными мыслями, которым они предавались в тиши воскресного дня. Глаза Кэте были затуманены и печальны; когда нельзя было найти забвение в работе, она все время думала о Гансе Лаутнере.

— Как хорошо, что ты пришел, Каспар. Ну как дела? — своим певучим голосом спросила хозяйка, сидевшая на лежанке. Лицо у нее осунулось и стало еще озабоченней, чем прежде.

— Дела хороши! — чересчур весело отвечал Каспар. — Симон велел кланяться, он цел и невредим.

Эта весть оживила обеих женщин.

— Слава тебе господи! — воскликнула Урсула, глубоко переведя дух, привлекла к себе детей и сказала, что отец кланяется им.

— Так он скоро приедет и привезет мне что-нибудь? — спросил мальчуган.

Кэте подозвала Каспара, посадила его рядом с собой на скамью у окошка и попросила рассказать обо всем подробно. Он повиновался и между прочим упомянул, что встретился в Ротенбурге с Большим Лингартом, приехавшим туда за пушками.

— Значит, война еще не кончена, — сказала, вздохнув, хозяйка.

— Ничего, скоро кончится, — утешил ее Каспар. — Теперь дело пойдет на лад. У наших будет большая сила.

— Ох, ох, — простонала опять Урсула, — а сколько жизней это еще будет стоить? Хотела бы я, чтобы вы, мужчины, хоть раз побыли в нашей шкуре. День-деньской только и думаешь, жив ли он еще? Есть ли еще у детей отец или уж нет его? Пора вам кончать эту драку. Ведь все равно толку не будет.

— Нет, будет! Обязательно будет! — заверил Каспар. — Теперь, когда доставим в Вюрцбург тяжелые пушки, сразу пропоем господам отходную. Да, кстати, Большой Лингарт рассказывал мне, что Розенберг тоже засел в Мариенберге. Так, признаться, и меня туда потянуло.