— Нет, лучше к черту на рога, чем назад к епископу! — воскликнул Вильгельм фон Грумбах, выпрямившись в креслах и устремив на Флориана Гейера почти восхищенный взгляд. Гейер вскочил на ноги.
— А теперь дай-ка мне перо и бумагу и раздобудь двух надежных гонцов. Нельзя терять ни минуты.
— А куда ты их думаешь послать?
— Одного в Вюрцбург с указаниями Гансу Берметеру, а другого в Мельрихштадт, к Шнабелю, чтобы он со своими мюльгаузенцами немедля шел сюда.
Письменные принадлежности имелись лишь у кастеляна, в нижнем этаже. Вильгельм сам принес их и попутно приказал своему верному слуге Тесу Лангу, чтобы к тому времени, когда Гейер напишет письма, гонцы были готовы.
Тес Ланг был всего на пять-шесть лет старше своего господина. Сын крепостного из деревни Римпар, он попал в услужение в замок еще мальчишкой, пришелся по вкусу Вильгельму и рос сотоварищем его игр и козлом отпущения за все его шалости и проделки. Впрочем, нередко случалось и так, что он выступал не в роли невинной жертвы, а соучастника и даже зачинщика далеко не безобидных затей. Как и юнкер, он был мастером на всякие рискованные предприятия и проявлял в них при случае дерзость, граничащую с полной беззастенчивостью. Подобно своему молодому господину он всегда был готов, не стесняясь в выборе средств, добиваться того, что ему было выгодно.
Того свойства, которое принято называть совестью, он был совершенно лишен, и было бы явной клеветой сказать о нем, что он хоть раз в своей жизни, хоть ненароком, пожелал добра своему ближнему. Но он был достаточно хитер, чтобы это скрывать, особенно в тех случаях, когда наглость неуместна. Раскусил ли его юнкер фон Грумбах? Едва ли. Не такой человек был Вильгельм фон Грумбах, чтобы ломать себе голову над характером своего крепостного! Будь это лошадь или собака — другой разговор! С него было достаточно того, что Маттеус Ланг потакал всем его капризам и дурным страстям, помогал в удовлетворении его прихотей и всегда умел найтись. Так как Вильгельм в свое время посвятил его в тайну своей поездки к Флориану Гейеру, он и теперь не скрыл от своего верного слуги цели отправления двух курьеров.
— Гм… — промычал Тес, ухватившись за широкий подбородок и сощурив глаза. — Что ж, письма отправить можно. Ведь они не от вас, а от рыцаря Флориана. В таких делах, ваша милость, никогда не следует оставлять против себя письменных свидетельств. В Вюрцбург я съезжу сам и заодно погляжу, чем там пахнет. А в Мельрихштадт можно послать Венделанда, если на то будет господская воля. Он малый с головой и предан вашему шурину.
На том и порешили. Лишь после того, как письма были написаны, Флориан Гейер решил вознаградить себя за три проведенные без сна ночи.
Тес Ланг вернулся из своей миссии в тот же вечер. Он пересек возвышенность, которая начиналась у деревни Римпар и, постепенно поднимаясь, переходила в широкое плато, круто обрывавшееся у самого Вюрцбурга, среди виноградников. Плато еще не было занято неприятелем, и Тес сумел передать письмо для Берметера страже у Плейхахских ворог. Стражники, по его словам, были в бодром расположении духа, хотя по городу сильно били пушки из предместья св. Буркхарда, занятого Трухзесом. На правый берег Майна враг еще не перешел.
Зато из Мельрихштадта Венделанд привез дурные вести. В воскресенье на троице курфюрст Саксонский, к которому присоединился, нарушив данную крестьянам присягу, Вильгельм фон Геннеберг, разбил наголову Бильдгаузенское ополчение. Граждане Мейнингена, подло струсив, схватили Ганса Шнабеля и, чтобы купить себе прощение, выдали его графу фон Геннебергу. Но о самом худшем Флориану Гейеру еще не суждено было узнать. Большой Лингарт пал от руки врагов. Подданные Галля Швабского изъявили покорность городу. Крестьяне графов лимбурских отдались на милость своих господ и дали себя разоружить. Гайльфордская рать рассеялась. Несмотря на все это, Большой Лингарт бесстрашно продолжал выполнять поставленную перед ним задачу, но попал в окружение и после ожесточенной стычки, во время которой он отправил на тот свет немало врагов, был изрублен на куски.
Печальные вести, привезенные Венделандом, не сломили решимости Флориана Гейера. На всякий случай он принял меры: обследовал Грамшацкий лес, наметил наиболее удобную линию засек и постарался призвать к оружию крестьян лесных деревушек. Чем богаче трудами и заботами был день, тем сладостней был отдых вечером в Римпаре подле жены и ребенка. Вильгельм фон Грумбах не мешал им, он не выносил детского крика. Фрау Барбара старалась скрывать от мужа свои гнетущие думы, зная, что ничто не заставит его сложить оружие и отказаться от борьбы за свободу, до последнего издыхания. Оп переживал счастливейшие часы в своей жизни с тех пор, как покинул замок своих предков, и его суровое мужественное сердце солдата смягчалось под напором иных чувств.
В ночь с четверга на пятницу после троицы, несмотря на поздний час, мирный сон обитателей замка был нарушен громким стуком у наружных ворот. Прибыл верховой с письмом для рыцаря Вильгельма фон Грумбаха. Тес Ланг принял письмо и понес его своему господину, которого ему пришлось разбудить. Проснувшись, тот осыпал его проклятиями и отборными ругательствами. Тес, нисколько не смутившись, зажег свечу и сказал:
— Оно, пожалуй, лучше обойтись без шума, ваша милость. Письмо от вашего братца.
Юнкер спрыгнул с постели босыми ногами, схватил письмо и разрезал скреплявший его шнур кинжалом, всегда лежавшим у него под подушкой. С листа на него глядел какой-то частокол из пик и кривых турецких сабель. Тес держал перед ним свечу, и юнкер с немалым трудом, то и дело запинаясь и выходя из себя, прочитал следующее:
«Любезный брат Вильгельм!
Виктория! Мужицкому бунту конец! Сегодня, в семь часов поутру, Трухзес со всеми своими князьями, графами, рыцарями, с тремя с половиной тысячами рейтаров, с отборными частями пехоты и с большой помпой вошел в Вюрцбург. Вступление происходило через Беговые ворота, остальные были заперты. Тотчас было приказано собраться всем вюрцбургским гражданам на центральной Рыночной площади, иногородним — на бывшем еврейском кладбище, крестьянам — на ристалище. Всем — без оружия. Трухзес прежде всего подъехал к вюрцбуржцам и обратился к ним с весьма немилостивой речью, а рядом с ним стояли четыре палача с секирами наголо. Тут же отсекли головы пятерым. Начали с Якоба Келя. Из Ингольштадта он доскакал было до Эйвельштадта, но добрые сограждане выдали его вюрцбургскому магистрату, чтобы тот похлопотал за них перед Трухзесом. Раба божьего вытащили из страшной Эккардовой башни, где его держали в кандалах, и укоротили на голову. Потом приволокли девятнадцать иногородних и тоже сняли им головы. Потом Трухзес отправился на ристалище к крестьянам и там казнил тридцать шесть вожаков и знаменосцев, а остальным дали по белому посошку в руки к выгнали из города. Жаль, что Берметер, первейший коновод у этого сброда, вовремя дал тягу. Хоть убей, не понимаю, почему пять тысяч горожан и крестьян, запершись в городе, терпеливо ждали Трухзеса, как бараны мясника, когда еще третьего дня весь правый берег Майна был свободен и они могли бежать. Но поговаривают, что магистрат, который вел переговоры с Трухзесом, взял дуралеев на пушку, уверив, что дарованная городу пощада распространяется и на них. Выходит, стало быть, что их бараньи головы пошли в приплату за то, что Трухзес был милостив и не повыдернул вюрцбуржцам чубы. Милый Вильм, пишу тебе это все не зря. Теперь ты сам смекаешь, что с Трухзесом шутки плохи. Он даже за вином не становится добрее. Когда он вернулся из Гейдингсфельда, мы закатили ему и князьям в замке большой пир, и все так зверски перепились, что никто не мог добраться до постели, а спали, где кто свалился, большей частью под столом. Но Трухзес даже ни разу не улыбнулся.
Писано в четверг св. Мердардуса. Anno Domini[128] 1525.
Ганс фон Грумбах».
Рука юнкера с письмом бессильно опустилась, и его глаза встретились с устремленным на него исподлобья взглядом его наперсника. Некоторое время оба стояли молча. Тес первый нарушил молчание. Поставив свечу на стол, он сказал:
