Он просиял и приподнялся на локтях:

– В выходные мы устраивали вечеринку…

Вечеринку, сказала она про себя. Он стал одним из тех, кто ходит на вечеринки.

– …Я и раньше видел ее в офисе, а тут решил подойти и сказать привет и все такое, добро пожаловать в команду. Потом официально так протягиваю ей руку, а она улыбается, подмигивает, а потом кладет руку мне на затылок, притягивает к себе и… – Он выдержал паузу и закончил восторженным шепотом: – Целует, прикинь?

– Целует, прикинь? – повторила Эмма, снова получив по затылку теннисным мячиком.

– И при этом сует мне что-то в рот языком. Что это? – спрашиваю я. А она подмигивает и говорит: узнаешь.

Помолчав, Эмма спросила:

– Это был орешек?

– Нет…

– Маленький орешек в шоколаде?

– Нет, это была таблетка…

– Типа «тик-така»? Потому что у тебя воняло изо рта?

– У меня не воня…

– И разве ты мне уже эту историю не рассказывал?

– Да, но то было с другой девчонкой.

Теннисные мячики теперь ударяли в голову один за другим, и, кажется, к ним присоединился футбольный. Эмма потянулась и, глядя на небо, сказала:

– Нельзя разрешать кому попало совать наркоту тебе в рот, Декстер, это негигиенично. И опасно. Однажды на месте этой таблетки может оказаться капсула с цианидом.

Декстер прыснул:

– Так ты хочешь узнать, что было дальше?

Она приложила палец к подбородку:

– Хочу ли я? Пожалуй, нет. Нет, не хочу.

Но он все равно ей рассказал, и все это она уже слышала – и про темные ВИП-залы в клубах, и про ночные звонки и предрассветные такси через весь город; бесконечный шведский стол, «съешь, сколько сможешь», – вот на что была похожа его сексуальная жизнь, и Эмма сделала над собой усилие и постаралась не слушать, а всего лишь смотреть, как двигаются его губы. Они по-прежнему были такими же замечательными, как она помнила, и будь она бесстрашной, дерзкой и асимметричной, как эта Наоми, то наверняка наклонилась бы и поцеловала его… Тут ей пришло в голову, что она никогда никого не целовала, в смысле первой. Ее, конечно, целовали, внезапно и слишком крепко, пьяные мальчишки на вечеринках, и эти поцелуи обрушивались на нее из ниоткуда, словно удар в лоб. Иэн тоже попытался поцеловать ее три недели назад, когда она подметала мясной холодильник: он так резко двинулся к ней, что ей показалось, будто он собирается боднуть ее лбом. Даже Декстер однажды ее поцеловал – много, много лет назад. Если она его поцелует, будет ли это выглядеть странным? Что, если она сделает это прямо сейчас? Возьмет инициативу в свои руки, снимет очки, положит руку ему на затылок, пока он говорит, и поцелует, поцелует его…

– …И вот Наоми звонит мне в три утра и говорит: «Садись в такси. Немедленно».

Она живо представила, как он вытирает рот тыльной частью руки, стирая поцелуй, как крем от пирога. Повернула голову и стала наблюдать за другими людьми на холме. Вечерний свет начал меркнуть, поблизости двести процветающих и привлекательных молодых профессионалов кидали фрисби, разжигали угли в переносных грилях и строили планы на вечер. И все же ей казалось, что эти люди с их захватывающими карьерами, CD-плеерами и горными велосипедами были далеко-далеко, точно все происходящее вокруг – рекламный ролик, который она смотрела по телевизору: реклама водки или маленьких спортивных машин. «Приезжай домой, дочка, – сказала ей мама вчера, – у тебя тут есть своя комната…»

Она снова повернула голову и посмотрела на Декстера, который по-прежнему рассказывал о своих похождениях, потом на молодую пару за его спиной: женщина оседлала мужчину, агрессивно целуя его, а тот покорно раскинул руки. Их пальцы были переплетены.

– …Мы не выходили из отеля три дня, прикинь?

– Извини, я давно тебя не слушаю.

– Я как раз рассказывал…

– Что, по-твоему, она в тебе нашла?

Декстер пожал плечами, точно не понял вопроса:

– Она говорит, у меня сложная натура.

– Сложная натура. Твоя натура такая же сложная, как мозаика из двух фрагментов. – Эмма села и отряхнула джинсы. – Для детей от одного до трех. – Она подняла кверху штанины. – Ты только посмотри на мои ноги. – Она поддела волосок пальцами. – У меня ноги, как у пятидесятивосьмилетней старухи, заведующей благотворительным обществом.

– Так сделай эпиляцию, хиппи.

– Декстер!

– К тому же ножки у тебя что надо. – Он потянулся и ущипнул ее за щиколотку. – Ты же у нас красотка.

Она оттолкнула его, и он повалился на траву.

– Не могу поверить, что ты назвал меня хиппи. – (Парочка за их спинами по-прежнему целовалась.) – Только посмотри на тех двоих… Не пялься! – (Декстер обернулся.) – Я их даже слышу. С такого-то расстояния. Слышишь эти чавкающие звуки? Как будто затычку из раковины вытаскивают. Говорю тебе, не пялься!

– Почему? Мы же в публичном месте.

– Зачем приходить в публичное место и вести себя так? У меня такое чувство, будто я смотрю программу о животных.

– Может, они любят друг друга.

– Так вот что такое любовь – слюнявые рты и задранная юбка?

– Иногда да.

– Она как будто пытается залезть к нему в рот головой. Еще чуть-чуть – и челюсть вывихнет.

– А она ничего.

– Декстер!

– Ну правда же.

– Знаешь, некоторым может показаться странным вот эта твоя одержимость сексом, точно ничем другим людям и не положено заниматься. В глазах некоторых это выглядит жалко и убого…

– Странно, а я вовсе не чувствую себя жалким. Или убогим.

Эмма, которая чувствовала себя и жалкой, и убогой, промолчала. Декстер слегка толкнул ее локтем:

– Знаешь, что тебе и мне надо сделать?

– Что?

Он заулыбался:

– Вместе употребить Э.

– Э? Что за Э? – Она искренне недоумевала. – Ах, ты имеешь в виду экстази? Кажется, я читала об этом в журнале. Нет, расширение сознания с помощью химии – это не мое. Я как-то крышку на банке с замазкой забыла закрыть, так мне начало казаться, что мои туфли хотят меня съесть. – К ее удовольствию, он рассмеялся над ее шуткой, и она скрыла улыбку в пластиковом стаканчике. – Короче, я предпочитаю чистый, естественный продукт, то есть алкоголь.

– Экстази избавляет от комплексов.

– Поэтому ты в последнее время со всеми обнимаешься?

– Я просто считаю, что тебе не мешает повеселиться, вот и все.

– А мне и так весело. Ты даже не представляешь, какая веселая у меня жизнь. – Лежа на спине и глядя в небо, она почувствовала, что он смотрит на нее.

– Ну и?.. Теперь твоя очередь, – произнес он тоном, который она называла психотерапевтическим. – Какие у тебя новости? Что в жизни происходит? Имею в виду – в личной.

– Ох, ты же меня знаешь. Я человек без эмоций. То есть робот. Или монахиня. Робот-монахиня.

– Неправда. Ты притворяешься такой, но не такая.

– Да я не против. Мне даже нравится идея состариться в одиночестве…

– Тебе двадцать пять, Эм…

– …стать синим чулком.

Декстер не был уверен, что знает значение этого выражения, но при слове «чулок» возбудился, как собака Павлова. Эмма продолжала говорить, а он тем временем представил ее в синих чулках, но потом решил, что синие чулки ей не пойдут (впрочем, они не пойдут никому) и что чулки должны быть черными или красными, как те, что надела как-то Наоми… после чего решил, что смысл выражения «синий чулок» от него ускользает. Эти эротические грезы отняли у него довольно много мысленной энергии, и он задумался, а не права ли Эмма, и не слишком ли он отвлекается на сексуальные темы. Не реже раза в час он превращался в идиота, взглянув на рекламу, обложку журнала или заметив выглядывающую из-под одежды пурпурную бретельку лифчика, а летом дела обстояли еще хуже. Нормально ли это – постоянно чувствовать себя так, будто только что вышел из тюрьмы? Надо сосредоточиться. Человек, который ему отнюдь не безразличен, явно переживает что-то вроде нервного срыва, и он должен сосредоточиться на этом, а не на трех девчонках, которые брызгаются в пруду…