Но на конверте не было ни адреса Эммы, ни адреса этого Декстера. Хайди пробежала письмо глазами в поисках хоть какой-то подсказки, например названия ресторана, где работала Эмма, но ничего такого не нашла. Тогда она решила навести справки в отеле напротив. В конце концов, что еще она могла сделать?..

Теперь Хайди Шиндлер зовут Хайди Клаус. Ей сорок один год, она живет в пригороде Франкфурта с мужем и четырьмя детьми и, в принципе, счастлива – уж, по крайней мере, счастливее, чем могла предположить в двадцать три. А книга «Говардс-Энд» в бумажном переплете так и стоит на полке в спальне для гостей, забытая и непрочитанная, а между обложкой и первой страницей вложено письмо. И на той самой первой странице мелким аккуратным почерком сделана надпись:

Милому Декстеру. Великая книга для твоего великого путешествия. Попутного тебе ветра, возвращайся в целости и сохранности и без татуировок. Будь хорошим мальчиком, хотя бы настолько, насколько способен. Черт, как же я буду по тебе скучать! С любовью, твоя лучшая подруга Эмма Морли. Клэптон, Лондон, апрель 1990.

Камден-таун и Примроуз-хилл

– ВНИМАНИЕ! ПОЖАЛУЙСТА, ПОСЛУШАЙТЕ! Эй, люди! Хватит разговаривать, замолчите, замолчите, пожалуйста. Прошу. Спасибо. Итак, с вашего позволения, повторим сегодняшнее меню. Для начала так называемые блюда дня. Сегодня у нас суп-пюре из сладкой кукурузы и чимичанга из индейки.

– Индейка? В июле? – спросил Иэн Уайтхед из-за стойки бара, где нарезал лаймы на ломтики, чтобы затем украсить ими горлышки пивных бутылок.

– Поскольку сегодня понедельник, – продолжил Скотт, – должно быть тихо и мирно, и я не хочу видеть ни одного пятнышка! Я посмотрел график… Иэн, сегодня твоя очередь мыть туалеты.

Остальные работники усмехнулись.

– Почему вечно я? – простонал Иэн.

– Потому что у тебя это получается так здорово, – ответила его хорошая подруга Эмма Морли, и Иэн воспользовался шансом и обнял ее за сутулые плечи, делая вид, что закалывает ее ножом.

– И еще, Эмма, когда вы закончите свою клоунаду, не могла бы ты зайти ко мне в кабинет? – добавил Скотт.

Под многозначительными взглядами усмехающихся сотрудников Эмма высвободилась из тисков Иэна. Бармен Рашид нажал клавишу на панели забрызганного жиром магнитофона, стоявшего на стойке бара, и «Кукарача», песня о таракане, заиграла, чтобы повториться еще тысячу раз, и даже шутки на эту тему уже не казались смешными.

– Перейду сразу к делу. Садись.

Скотт закурил, а Эмма тем временем взгромоздилась на барный табурет, стоявший напротив его большого стола, на котором царил вечный беспорядок. Июльское солнце едва пробивалось сквозь стену коробок с водкой, текилой, сигаретами, большинство из которых оказывались в карманах персонала. В комнате стоял запах пепельниц и разочарования.

Скотт положил ноги на стол:

– Дело в том, что я ухожу.

– Да что ты?

– В головном офисе мне предложили возглавить новую сеть «Хайль Цезарь» в Илинге…

– Что за «Хайль Цезарь»?

– Новая крупная сеть современных итальянских ресторанов…

– И они назвали ее «Хайль Цезарь»?

– Да.

– Почему не «Хайль Муссолини»?

– Они хотят сделать итальянский ресторан по тому же принципу, что этот мексиканский.

– В смысле такой же дерьмовый?

Скотт, кажется, обиделся:

– Перестань, Эмма, ладно?

– Извини, Скотт, честно. Поздравляю тебя, ты молодец, правда… – Она осеклась, поняв, что за этим сообщением последует.

– Понимаешь, в чем дело… – Он переплел пальцы, наклонился вперед, точно повторяя действия какого-то бизнесмена, увиденного по телевизору, и преисполнился удовольствия от внезапно обретенной власти. – Меня попросили назначить себе замену на пост менеджера. Об этом я и хотел с тобой поговорить. Мне нужен человек, который никуда не денется. Надежный человек, который не сбежит в Индию без предупреждения и не бросит все ради более интересной работы. Кто-то, кто точно останется тут еще на пару лет и посвятит всю себя… Эмма… ты что, плачешь?

Эмма опустила голову и закрыла глаза обеими руками:

– Извини, Скотт, просто день сегодня такой.

Он нахмурился: его раздражали слезы Эммы, но одновременно ему было ее жалко.

– Вот, возьми… – Скотт выудил рулон бумажных кухонных полотенец из большой фабричной упаковки. – Успокойся. – Он бросил ей рулон, и тот отскочил от ее груди. – Я что-то не то сказал?

– Нет, нет, нет, это личное… Так, иногда всплывает. Мне ужасно стыдно. – Она промокнула глаза двумя кусочками грубой голубой бумаги. – Извини, извини и еще раз извини… Так что ты говорил?

– Я даже не знаю, стоит ли продолжать после того, как ты так расплакалась.

– Кажется, речь шла о том, что моя жизнь безнадежна. – После этих слов она начала смеяться и плакать одновременно и, оторвав третий кусок бумаги, прижала его ко рту.

Скотт подождал, пока ее плечи не перестанут вздыматься от всхлипов.

– Так тебе нужна работа или нет?

– Ты хочешь сказать… – она накрыла ладонью крышку двадцатилитровой банки соуса «Тысяча островов», – что все это когда-нибудь будет моим?

– Эмма, если тебе не нужна работа, так и скажи. Я проработал здесь четыре года…

– И у тебя очень хорошо получается, Скотт.

– Зарплата нормальная, тебе никогда больше не придется мыть туалеты…

– Я ценю твое предложение, Скотт.

– Так почему слезы?

– Просто в последнее время я… немного в депрессии.

– В депрессии? – Скотт нахмурился, точно слышал это слово впервые.

– Ну, в смысле… грустно мне.

– А-а… Понятно. – Он хотел было по-отечески ее обнять, но для этого пришлось бы перелезть через десятигаллоновую бочку майонеза, поэтому он лишь подался вперед. – Э-э-э… проблемы в личной жизни?

– Это вряд ли, – рассмеялась Эмма. – Скотт, со мной все в порядке, просто настроение неважное, только и всего. – Она бодро тряхнула головой. – Видишь? Теперь все хорошо, я снова в норме. Давай об этом забудем.

– Так что скажешь? По поводу моего предложения?

– Можно подумать? До завтра?

Скотт добродушно улыбнулся и кивнул:

– Конечно! Не спеши. – Он указал рукой на дверь и добавил с глубоким сочувствием: – Иди, съешь начос.

В пустой служебной комнате Эмма сверлила взглядом тарелку горячих кукурузных чипсов с расплавленным сыром, будто то был ее смертельный враг, подлежащий уничтожению.

Внезапно выпрямившись, она подошла к шкафчику Иэна, покопалась в плотной куче джинсовой одежды и вынула из кармана пачку сигарет. Достала одну, закурила, затем сняла очки и осмотрела свои глаза в потрескавшемся зеркале, облизывая пальцы и стирая черные разводы. Ее волосы отросли; она не укладывала их и не красила, так что они приобрели цвет, который она сама называла «дохлая мышь». Вытянув из-под резинки, стягивавшей собранные в хвост волосы, одну прядь, Эмма провела по ней пальцами. Когда она мыла голову, шампунь становился серым. Городские волосы. Кожа ее была бледной – слишком много ночных смен; а еще она поправилась и последние пару месяцев надевала юбки через голову. Это все фасоль, жареная и пережаренная. Толстуха, подумала она. Глупая толстуха. Эта мысль теперь постоянно вертелась у нее в голове, а еще фразы «треть жизни позади» и «в чем смысл всего этого?».

В двадцать пять лет у Эммы наступил второй подростковый возраст, и на этот раз самокопания и пессимизма было куда больше, чем в первый. «Приезжай домой, дочка, – сказала мама вчера по телефону дрожащим, полным тревоги голосом, точно ее дочь находилась в плену у инопланетян. – У тебя тут есть своя комната. В универмаге требуются продавцы…» И впервые за все время Эмме захотелось домой. Ей казалось, что она сможет завоевать Лондон, но город поглотил ее, как все и предсказывали. Она-то думала, что попадет в вихрь литературных чтений, политических дискуссий, веселых вечеринок, горько-сладких любовных историй с прогулками по набережной Темзы. Намеревалась создать свою группу, снимать короткометражные фильмы, писать романы… Но прошло два года, и тоненький сборник стихов не стал толще, да и, по правде сказать, не случилось вообще ничего хорошего, если не считать того, что, когда она вместе с единомышленниками выступила против подушного налога, их разогнали полицейские с дубинками.