С кровати Декстер наблюдал, как она появилась в дверях. На ней была мантия и квадратная шапочка с кисточкой: выпускников заставили взять их напрокат для церемонии вручения дипломов. Подражая обольстительным красоткам, она обняла ногой дверной косяк. Глядя на Декстера поверх очков, надвинула шапочку на один глаз:

– Ну как?

– Тебе идет. И мне нравится шапочка набекрень. А теперь снимай ее и иди в кровать.

– Еще чего! Я отдала тридцать монет за этот наряд. Надо же получить хоть что-то за свои деньги. – Она приблизилась к нему и взмахнула полами мантии, как вампирским плащом.

Декстер попытался схватить край мантии, но Эмма швырнула в него свернутым дипломом и села на край кровати, сняв очки и сбросив церемониальное облачение. Он лишь мельком увидел ее голую спину и округлости грудей, прежде чем те исчезли под черной футболкой с надписью о необходимости немедленного всеобщего ядерного разоружения. Вот и все, подумал он. Нет ничего менее сексуального, чем длинная черная футболка с политическим лозунгом – разве что альбом Трейси Чепмен[2].

В расстроенных чувствах он поднял с пола ее диплом, снял тонкую резинку, скреплявшую сверток.

– Английский язык и история, лучшая выпускница.

– Читай и рыдай, троечник. – Она выхватила у него диплом. – Эй, осторожнее!

– Вставишь в рамку?

– Да, мои предки его размножат и оклеят все стены как обоями. – Она туго свернула диплом в трубку, постучав по концам. – Заламинируют и будут использовать как подставки под тарелки. А мама сделает себе такую татуировку на спине. – Она сунула диплом под кровать.

– А кстати, где твои родители?

– О, они живут по соседству.

– О боже, правда? – Он вздрогнул.

– На самом деле, нет, – засмеялась она. – Они вернулись в Лидс. Папа считает, что отели предназначены для богатеньких. – Ну-ка, подвинься! – добавила она, подтолкнув его на самый край кровати.

Он освободил ей место, с некоторой неловкостью обнял ее за плечи и неуверенно поцеловал в шею. Она повернулась и посмотрела на него, натянув одеяло до подбородка:

– Декс?

– Угу?

– Давай просто пообнимаемся, ладно?

– Конечно. Если ты этого хочешь, – ответил он, как и полагается истинному джентльмену, хотя, по правде говоря, никогда не понимал, какой смысл лежать и просто обниматься.

Обниматься надо со старыми тетушками и плюшевыми мишками. Его лично тошнило от этих нежностей. Пожалуй, пора признать свое поражение и как можно скорее убраться отсюда… но она уже по-собственнически устроилась на его плече, и какое-то время они так и лежали – неподвижно, смущаясь. Наконец она произнесла:

– Не могу поверить, что я предложила пообниматься. Черт, пообниматься! Извини.

– Ничего, – улыбнулся он. – Хорошо хоть не пообжиматься.

– Пообжиматься – куда уж хуже.

– Или потискаться.

– Какой кошмар! Давай пообещаем друг другу, что никогда не будем тискаться, – сказала она и тут же об этом пожалела.

Чтобы она и он тискались? Вряд ли это когда-нибудь случится. Они снова на некоторое время замолчали. Восемь последних часов они болтали и целовались, и теперь оба испытывали непреодолимую усталость во всем теле, которая приходит на рассвете. В заросшем саду запели дрозды.

– Люблю этот звук, – проговорил он, уткнувшись в ее волосы. – Дрозды на рассвете.

– А я ненавижу. Когда слышу его, мне почему-то кажется, что я сделала что-то, о чем пожалею.

– Потому этот звук мне и нравится, – сказал он, снова пытаясь поразить ее своей мрачной харизмой, а через минуту добавил: – А ты сделала?

– Что?

– То, о чем жалеешь?

– Ты имеешь в виду это? – Она сжала его руку. – Наверное. Пока не знаю, правда. Спроси меня утром. А ты жалеешь?

Он прижался губами к ее затылку.

– Нет, конечно, – ответил он, а сам подумал: это никогда, никогда не должно повториться.

Довольная его ответом, она придвинулась ближе:

– Надо поспать.

– Зачем? Днем нет никаких дел. Ни заданий, ни работы…

– Перед нами только вся жизнь, такая длинная, – сонно пробормотала она, вдыхая чудесный теплый запах его немытого тела и в то же время ощущая тревожную дрожь, пробравшую ее при мысли о самостоятельной взрослой жизни.

Эмма вовсе не чувствовала себя взрослой. Не была к этому готова. У нее было такое чувство, будто посреди ночи вдруг сработала пожарная тревога и она выбежала на улицу, схватив в охапку одежду. Если учиться больше не нужно, что же делать? Чем заполнить дни? Она не знала.

Весь секрет в том, успокаивала она себя, чтобы быть смелой и храброй и делать что-нибудь значимое. Нет, не изменить мир, но хотя бы изменить кусочек мира вокруг себя. Начать самостоятельную жизнь, вооружившись дипломом с отличием, вдохновением и новой электрической печатной машинкой «Смит корона», и с усердием взяться… за что-нибудь. Менять жизнь людей посредством искусства. Писать красивые книги. Любить своих друзей, быть верной принципам, жить вдохновенно, на полную катушку, жить хорошо. Делать новые открытия. Любить и быть любимой, если такое возможно. Правильно питаться. И все такое.

Не слишком похоже на жизненную философию, тем более на ту, которой можно поделиться, особенно с таким парнем, как Декстер, но она в это верила. И первые часы независимой взрослой жизни ей пока нравились. Возможно, утром, выпив чая и аспирина, она даже наберется смелости и пригласит его вернуться в постель. К тому времени они оба протрезвеют, отчего, конечно, не станет легче, но, по крайней мере, происходящее может ей даже понравиться. Те несколько раз, когда она была в постели с парнем, все всегда заканчивалось смехом или слезами, а было бы неплохо хоть раз попробовать обойтись без этих крайностей. Интересно, остались ли в банке из-под горчицы презервативы? Хотя куда им деться, ведь в последний раз, когда она туда заглядывала, их было еще полно, а было это в феврале 1987-го, с Винсом с инженерно-химического. У него была волосатая спина, и он высморкался в ее наволочку. Счастливые дни…

На улице совсем посветлело. Сквозь плотные зимние шторы, прилагавшиеся к съемной квартире, Декстер увидел розовый свет нового дня. Осторожно, чтобы не разбудить ее, он протянул руку, затушил окурок в кружке с вином и устремил взор в потолок. Уснуть уже не получится. Вместо этого он решил разглядывать узоры на сером постельном белье, пока она крепко не заснет, а потом тихонько ускользнуть, не потревожив ее сон.

Если он сейчас уйдет, это, конечно же, будет означать, что они никогда больше не увидятся. Интересно, захочет ли она увидеть его снова? Наверное, да, ведь все девчонки обычно этого хотели. Но захочет ли он увидеть ее? Последние четыре года он прекрасно без нее обходился. До прошлой ночи вовсе думал, что зовут ее Анна. И все же на вечеринке не мог отвести глаз. Почему он раньше ее не замечал? Она спала, а он разглядывал ее лицо.

Она была красавицей, но казалось, ее это раздражало. Рыжие крашеные волосы были словно нарочно плохо пострижены – наверняка сама постриглась перед зеркалом или это работа Тилли, или как ее там, горластой толстухи, с которой она вместе снимала квартиру. Кожа бледная, лицо припухло, потому что слишком много времени сидит в библиотеке и пьет слишком много пива в пабах. Очки делали ее похожей на недовольную сову. Подбородок мягкий и слегка оплывший, хотя, наверное, это детский жирок. Или на словосочетание «детский жирок» тоже принято обижаться? И не стоит говорить, что у нее потрясающая грудь, даже если это правда, – обидится.

Хватит про грудь, вернемся к лицу. Кончик ее маленького аккуратного носа слегка лоснился, а на лбу виднелась россыпь мелких красных прыщей, однако, не считая этого, никто не стал бы отрицать, что лицо это… лицо это было просто замечательным. Глаза ее были закрыты, и он понял, что не может вспомнить их цвет – помнит только, что они большие, ясные, смешливые, как и две морщинки в уголках ее широкого рта, как две скобки, которые углублялись, когда она улыбалась, а случалось это довольно часто. Гладкие розовые щеки в веснушках, похожие на подушечки и на ощупь наверняка теплые. Ненакрашенные, но красные сами по себе мягкие губы. Она держала их крепко сжатыми, когда улыбалась, словно не хотела обнажать крупноватые для ее рта зубы; к тому же один из резцов был слегка надколот. При этом возникало впечатление, что она что-то утаивает: смех, умное замечание или невероятно смешную шутку.