То же самое происходило и с Луи. К тому времени как подошел к замертво упавшей антилопе, Луи уже настолько перегрелся, что перестал потеть, и рухнул лицом в песок.
«Когда ваше внимание сосредоточено на охоте, вы доходите до крайности и не осознаете, что, в сущности, дошли до полного изнеможения», — позднее объяснил Луи. В известном смысле он праздновал победу. Ему удалось «влезть в шкуру антилопы» и помчаться так неистово, как если бы он был тем, кого преследуют. Было неясно, где именно у него случился прокол, что не позволяло ему проверить отпечатки собственных ног, но поскольку бывает так легко впасть в заблуждение относительно собственных показателей жизненно важных функций, бушмены уже давно научились периодически проверять свои следы. И если отпечатки их ног выглядят так же скверно, как и следы куду, они останавливаются, умывают лицо, набирают в рот воду и медленно выпивают ее глоточками, а затем идут и опять проверяют свои следы.
В голове у Луи стучало, перед глазами стоял туман. Он едва сознавал происходящее, но тем не менее сохранял бдительность настолько, чтобы по-настоящему испугаться: он лежал в пустыне на жаре и понимал, что у него есть только один шанс спасти свою жизнь. Луи с трудом нащупал висящий у него на поясе нож и пополз к куду. Если бы ему удалось ее разрезать, он бы высосал воду из ее желудка.
Нейт громким возгласом остановил Луи. В отличие от других антилоп куду поедает листья акации, очень ядовитые для людей. Нейт успокоил Луи, велел ему еще потерпеть, сорвался с места и побежал. Даже при том, сколько Нейт уже прошагал и пробежал, он был в состоянии пробежать еще, чтобы принести Луи немного воды. Однако Нейт не дал Луи выпить ее одним махом. Сначала он смочил ему голову, потом ополоснул лицо, и только после того как кожа Луи начала охлаждаться, Нейт позволил Луи попить крошечными глотками.
Позднее, когда Луи с помощью Нейта вернулся в лагерь, он еще долго поражался жестокой результативности охоты преследованием.
— Она намного результативнее, чем лук со стрелами, — заключил он. — Приходится несколько раз пытаться, прежде чем сделаешь удачный выстрел из лука. Нельзя ранить зверя и все-таки упустить его: или падальщики учуют запах крови и доберутся до зверя раньше вас, или пройдет целая ночь, пока подействует яд, которым обмазан конец стрелы. Кстати, лишь очень немногие стрелы попадают в цель, и с учетом количества дней, потраченных на охоту, добыча мяса при ведении охоты преследованием оказывается намного выше.
Только во время своей второй, третьей и четвертой охоты преследованием Луи понял, насколько ему повезло в первый раз: та, первая куду пала всего-то через два часа, но каждая следующая заставляла бушменов побегать от трех до пяти часов (что четко соответствует, как можно заметить, тому времени, какое требуется большинству людей для того, чтобы пробежать современный вариант доисторической охоты — марафон; развлечение тоже имеет свои основания).
Чтобы добиться успеха в качестве охотника, Луи пришлось воссоздать в себе бегуна. В средней школе он был отличным бегуном на средние дистанции, выиграв чемпионат по бегу на 1500 метров и придя к финишу вторым с минимальным отрывом от победителя на дистанции 800 метров, но чтобы не отставать от бушменов, ему надо было забыть все, чему его научили современные тренеры, и изучать древних. Как бегун на стадионе, он опускал голову и «жал на газ», а как ученик бушменов должен был смотреть во все глаза и быть напряженно-настороженным на каждом этапе пути. Ему нельзя было отвлекаться и игнорировать боль; напротив, его сознание все время ловко маневрировало между непосредственным — метками в пыли — и воображаемым, когда он прокручивал в голове военные игры, чтобы мыслить, на шаг опережая свою жертву.
Темп был не слишком высоким; бушмены проходят полтора километра в среднем за десять минут, но многие из этих километров пролегают по мягкому песку и через кусты, и время от времени идущие останавливаются, чтобы изучить следы. Они по-прежнему «запускали реактивные двигатели» и рывком срывались с места, но знали, как потом сохранить бег рысью и восстанавливать силы на бегу. Им приходилось это делать, потому что охота преследованием напоминала появление на старте неизвестно чего: то ли вам предстоит пробежать полумарафонскую дистанцию, то ли марафонскую, а может быть, и супермарафонскую. Спустя некоторое время Луи начал смотреть на бег так, как остальные смотрят на ходьбу; научился откидываться назад и давать ногам возможность двигаться легким, быстрым шагом, вроде основного аллюра, которым можно бежать весь день и который позволяет сохранить достаточный запас сил для того, чтобы при необходимости увеличить скорость.
Его питание тоже изменилось. Как охотник-собиратель вы всегда привязаны ко времени. Если вы топаете домой после утомительного дня, посвященного собиранию ямса, а в поле вашего зрения неожиданно врывается свежайшая добыча, вы бросаете все и срываетесь с места. Поэтому Луи пришлось научиться есть на ходу или занимаясь другим делом, слегка перекусывая в течение всего дня, а не наедаясь до отвала, ни в коем случае не позволяя себе мучиться от жажды, и проживать каждый день так, словно он участвует в соревновании на скорость, которое уже началось.
Лето в Калахари становилось все холоднее и постепенно перешло в зиму, но охоты продолжались. Доктора из сборной «Юта-Гарвард», как оказалось, ошибались относительно одного раздела своей теории «бегущего человека»: охота преследованием не зависит от сумасшедшей жары, поскольку изобретательные бушмены придумали разные способы загнать добычу независимо от погоды. В сезон дождей и маленькая антилопа-дукер, и гигантский сернобык с его копьевидными рогами наверняка перегревались, потому что копыта их на мокром песке «расшлепывались», заставляя интенсивнее работать ногами. Коровья антилопа — бубал — весом 181 килограмм чувствует себя комфортно на пастбищах, где трава по пояс, но оказывается незащищенной и уязвимой во всех отношениях, когда почва за время сухих зим спекается и растрескивается. В полнолуние антилопы сохраняют активность всю ночь и лишаются сил к рассвету, а с приходом весны слабеют, ибо страдают от поноса, объевшись первыми зелеными листьями.
К тому времени как Луи был готов, вырвавшись из объятий дикой природы, вернуться домой и приступить к написанию труда «Искусство выслеживания зверя: истоки науки», он настолько свыкся с этими эпическими забегами, что считал их чем-то само собой разумеющимся. В книге он почти не упоминает о беге, больше сосредоточиваясь на том, какие требования охота предъявляет скорее к умственным способностям, чем к физическим. И только после того, как экземпляр журнала Nature попал в его руки, он полностью оценил, что, собственно, ему довелось наблюдать там, в Калахари, и схватился за телефон, чтобы позвонить в Юту.
— Знаете, почему люди бегают марафоны? — обратился он к доктору Брэмблу. — Потому что бег коренится в нашем коллективном воображении, а наше воображение коренится в беге. Язык, искусство, наука; космические корабли, сосудистая хирургия — все они берут начало в нашей способности бегать. Бег был сверхсилой, сделавшей нас людьми, а значит, этой сверхсилой обладают все люди.
***
— Но тогда почему же так много людей его ненавидят? — спросил я у доктора Брэмбла, когда он закончил рассказ о Луи и бушменах. — Ведь если мы все рождены бегать, разве мы не должны прямо-таки наслаждаться бегом?
Ответ доктор Брэмбл начал с загадки.
— Презанятная история с нами тут приключилась, — сказал он. — Мы проводили мониторинг результатов ежегодного Нью-Йоркского марафона 2004 года — сравнивали время финиша участников из разных возрастных групп, — и обнаружили, что начиная с девятнадцати лет бегуны с каждым годом набирают скорость, пока не достигнут пика в двадцать семь, а после двадцати семи они теряют скорость. Вопрос: сколько вам лет, если вы снова побежали с той же скоростью, с какой бегали в девятнадцать?
