Не известно, столько  они еще  стояли бы   на отшибе, полагаясь на дядькину предприимчивость,  если б он не выглядел кого-то в  толчее. К ним  подскочил шустрый мужичок в летах, в хорошем костюме, низко раскланялся, целуя руку пани, а потом и паненки,  и  представился  каким-то  Корсаком. Пан Матэуш шепнул ему на ухо пару слов, и тот растворился в толпе.

- Ну, паненки, хватайте меня за руки. Скоро пойдем к костёлу, да что там, в сам костел зайдем. Нам там и место близко у алтаря сыщется, - он довольно причмокнул губами.

Спустя какое-то время, с  противоположной стороны площади, от православной церкви, сквозь густое столпотворение, к ним  устремился  всадник верхом на лошади. Люди расступались в стороны, боясь попасть под копыта, толкались, шумели. Общий гомон  перед  храмом от этого только возрос.

Наконец,  добравшись до того места, где стояли Бжезинские и Бася, он спешился, и держа коня за повод,  отвесил изящный поклон.

- Вечер добрый, пан Матэуш, - сказал он. – Рад видеть и вас пани Эльжбета в добром здравии.

Пани сняла с руки кружевную митенку и    церемонно подала ее для поцелуя.

- И вас, паненка, - сказал он, лукаво улыбаясь. Бася залилась краской до ушей и опустила глаза. Перед ней стоял «Кшисек», да, да тот самый Кшисек, что пару деньков назад принял ее за деревенскую красотку, назвав ее глаза ониксами.

- Дозвольте, пан Матиевский,  представить вам мою племянницу панну  Барбару Беланович,- спохватился пан Матэуш, выхватывая у нее из рук пасхальную  корзинку. Бася протянула руку Матиевскому, и тот очень деликатно,  взяв ее за пальчики, притянул к себе.

- Рад такому приятному и неожиданному знакомству, панна Барбара, - произнес он почтительно, и она почувствовала теплое прикосновение  губ к тыльной стороне своей руки.

- Я тоже рада, - поспешно прощебетала она, и тут же отняла руку, которую, как ей показалось,  пан Кшисек, слишком долго удерживал. Слава богу, он даже  вида не подал, что встречал ее раньше. Держался невозмутимо и вежливо, как того требовал этикет. И все же Бася избегала его взгляда. Слишком пристально его глаза исследовали ее с головы до пят, словно желали удостоверится, что ему не показалось,  что,  та самая девка с дороги, за которой погнался Яновский,  и эта очаровательная, одетая в платье с кринолином  барышня, одна и та же  персона.

Пан Кшиштофф Матиевский был привлекателен той неброской славянской красотой, которая была так характерна для уроженцев  этой части Северо-Западного края. Был он  среднего роста, кареглазый, на румяном лице всегда играла приятная улыбка, но  не от  того, что он стремился расположить к себе человека, а просто потому, что  всегда находился в хорошем расположении духа. Каждое движение у него получалось легким и грациозным, как у танцора, будто его специально создали, чтобы нравится и угождать женскому полу. В обществе пан снискал славу  дамского угодника и  считался  первым женихом  в Соколковском уезде. Всем был пан хорош, да только Басе, оценивающе рассматривающей его из-под  полуопущенных ресниц, казался он бледной тенью  своего друга Яновского. У него были усы, а Бася напрочь не выносила усатых  мужчин, считая растительность на лице значительным недостатком.  А как же пан Матэуш, спросите вы?  То другое. Дядьку она никогда за мужчину не считала, вернее, считала, но принимала его образ цельным, и без усов его представить себе не могла.

Так  они  еще долго  разглядывали бы  друг друга: один прямо, не таясь и не краснея, другая – исподтишка, словно мимолетно касаясь краем глаза, с деланным безразличием, если бы  не вмешалась тетка:

- Так мы идем?- вежливо поинтересовалась пани Эльжбета, тронув  мужа за руку. – Скоро начнется литургия света.

Пан Матэуш вопросительно посмотрел на пана Кшиштоффа.

-Не переживайте, пани. Следуйте за моим конем, и я доведу вас до самого входа в костел,- сказал Матиевский, ловко садясь в седло.

До Баси не сразу теперь дошло, каким способом они собираются попасть на богослужение. Ее охватило волнение. Все эти люди, плотной гурьбой стоявшие на площади перед костелом, внушали страх. Никогда раннее она не была среди такого большого скопления народа. Простого народа! Мужики и бабы, одетые по-праздничному, весело перешептывающиеся, в ожидании таинства благодатного огня. Но когда кто-нибудь из них  поворачивался в сторону, где стояла она,  Бжезинские и Матиевский, в устремленных на господ глазах мелькали недобрые тени. Не праздничной добротой и всепрощением светились они тогда, а ненавистью,  накопленной  веками, когда гнулась спина холопа под тяжестью панского ярма, когда кровушка орошала свежо вспаханную борозду, когда плакали голодные дети, со вспухшими животами, пока магнаты и шляхта пировали в замках. То была  ненависть, что вела их под знамена Мурашки и Мужицкого Христа, что поджигала маёнтки и колола вилами распухшие от жира животы шляхты, резала косами и душила голыми руками.   Ныне все они получили свободу после февральского манифеста об отмене крепостного права, который издал царь-батюшка Александр Второй. Но не найти было  на необъятных просторах  Российской империи ни одного  мужика, довольного той свободе. Они чувствовали себя опять  обманутыми, опять зависимыми от настроения и воли дворянства.

-Я не пойду, дядечка. Я боюсь, - сказала она тихо, но, видимо не достаточно, чтобы ее слова не смог расслышать Кшиштофф Матиевский.

Он обернулся, сверкнув в сумерках белозубой улыбкой.

- Вам ли, панна Барбара,  бояться, - насмешливо произнес он, глядя  пристально ей в глаза.

Бася потупилась, чувствуя,  как в ней нарастает раздражение.  Слова прозвучали как прямой вызов.  Если отступит, не пойдет вслед за теткой и дядькой, за его конем, будет выглядеть как слабое ничтожное создание в глазах Матиевского. Это она поняла по его глазам.  А если пойдет?.. Что тогда!?  Она вырастет в его глазах!?  Он будет о ней высокого мнения!?  Докажет лишний раз, что не боится ни нахальных панов  с дороги, ни мужичья у костела!?

«Ты мне никто, - казалось,  говорила она всем своим видом, когда подняла на Матиевского свои глаза и окинула его насмешливо презрительным взором, - И мне все равно, что ты обо мне думаешь».

Она не была трусихой, просто трезво смотрела на некоторые вещи. Глаза ей не застилала дворянская спесь, шляхтянский гонор, который толкал Бжезинских и Матиевского прорываться сквозь толпу мужиков, только потому, что они считали ниже своего достоинства стоять с ними рядом. По ее разумению,  не стоило будить  лихо, тревожить терпеливых  холопов в этот святой вечер,  когда они собрались  все вместе у костела. И их было слишком много, а ненависть к угнетателям ни куда не делась,  просто затаилась на время  светлого вечера Страстной субботы. Что они делают, думала она, глядя на пана Матэуша и пани Эльжбета, которые уже сделали первые шаги  вслед за Матиевским. Разве они не видят эти косые взгляды, это недовольство на лицах?  Безумцы!   И она тоже сошла с ума, раз следует  за ними, не желая остаться одна.

Гнедой конь Матиевского, грудью, как тараном, врезался в плотное скопище тел.

- Прочь с дороги, холопы, - услышала она громкий окрик пана Кшиштоффа.

Толпа всколыхнулась, как  море, и начала расступаться. Передние теснили задних, наступали им на ноги, толкались локтями, чтоб убраться подальше от конских копыт. Послышался ропот, а потом и крики. Где-то в гуще толпы заплакал ребенок, которого придавили.  Громко ругалась  его мать, пытаясь оттолкнуть от себя людей, чтобы освободить пространство и дать дитяти воздуха. Визжали бабы, у которых попадали  под ноги из корзин красные яйца. Кому-то   случайно попали локтем в нос, полилась кровь, и мужики,  расступившиеся было по разные стороны, чтоб дать панам проход, начали опять смыкать ряды.   Усатые и бородатые лица, под домоткаными  шапками, свирепо сверкали глазами. Кое кто уже сжал кулаки и стиснул зубы, готовый  дать хорошего кухтоля  паночкам. К поводьям потянулись руки,  стали хватать лошадь под узцы,  какой-то здоровенный детина уцепился за сапог Матиевского, и потянул на себя, очевидно, стараясь  вынуть  того из седла.  Дико закричала пани Эльжбета, цепляясь за плечи мужа, который хотел вырваться из ее объятий, чтобы кинуться на подмогу  пану  Кшиштоффу. Бася, оглушенная  происходящим, застыла на месте. Ее толкали, наступали пару раз на подол платья, с противным треском оборвав кружева, что недавно пришивала тетка. Она обхватила обеими руками корзинку с пасхальными яйцами и свечами, крепко прижав ее к груди, чтоб не уронить под ноги. «Сейчас нас убьют», - со странным спокойствием подумала она.