Сказанного было бы достаточно, чтобы принципиальное значение работы Ефремова стало безусловно ясным. Однако это не все, вернее, неполно, если не повторить: впервые и теперь уже навсегда фантастика вошла в русло литературы, ибо предметом ее исследования стал человек.

В наш сборник включен другой роман Ефремова — «Час Быка». Если бы в мою задачу входил анализ творчества писателя, то эта работа могла бы послужить объектом специального разговора, поскольку в творчестве Ефремова она, как и другие его работы, является этапом. Но это не входит в мою задачу, и я могу только со всей определенностью сказать: «Туманность Андромеды» раскрепостила фантазию не только новых авторов, но и самого И. А. Ефремова. У «Часа Быка» была сложная судьба. Опубликованный в журнале «Молодая гвардия», он долго не издавался отдельной книгой. За этим стоит многозначительный факт — фантастический роман разделил судьбу многих крупных литературных произведений, встретивших серьезные препятствия на пути к читателю в те годы, которые мы сейчас называем застойными…

Итак, 60–е годы. Сложный и неоднозначный период и в жизни всего нашего общества, и в литературной жизни тоже. К этому времени относится и появление в фантастике новых имен, точнее, — новых работ, в том числе Ольги Ларионовой, братьев Стругацких, Ариадны Громовой, Анатолия Днепрова, которые включены в настоящий сборник. Разумеется, этими именами никак не исчерпываются литературные силы, пришедшие в фантастику. Но сейчас я хотел бы обратить внимание читателя не на какие–то отдельные работы или имена, а на тот климат, что сложился в фантастике и вокруг нее в эти годы. Ситуация была сложной по многим параметрам. Если еще недавно поставщики псевдофантастических сочинений чувствовали себя вполне привольно, конкурируя разве что между собой, то теперь положение изменилось. Это во–первых. Во–вторых, советский читатель получил возможность все более широкого знакомства с зарубежной фантастикой, с ее наиболее значительными достижениями. В конечном счете эти обстоятельства привели к резкой поляризации двух пластов нашей фантастики. Ремесленническая литература моментально сориентировалась на новые образцы, и во множестве сочинений, весьма схожих примитивностью сюжетов, появились Томы и Джоны, вооруженные бластерами и разъезжающие на глайдерах, позаимствованных из арсенала средств доступной, но пока еще экзотической зарубежной фантастики. Конечно, такой поворот, такой вариант приспособленчества серой литературы радовать не может, но радует другое: ремесленная фантастика не просто была вынуждена потесниться, она закономер–но сдвинулась на второй план, на задворки литературы, уступая место мощному натиску литературы настоящей.

Подражательность и самобытность — вот два полярных признака, которые стали лакмусовой бумагой для определения литературного качества в фантастике. В самом простейшем варианте можно поставить такой эксперимент: если заменить в некоем рассказе упомянутых Джона и Тома на Ивана и Фому — надуманность и убогость этого сочинения (и подобных ему) моментально станет очевидной (по поводу этого явления И. А. Ефремов заметил резко и справедливо: «Здесь нет ничего нового, а всего лишь эпигонствующее подражание западным авторам»). Но если поступить наоборот и, сохранив Джона и Тома, заменить фамилию автора Сидоров (условно) на, скажем, Сайдерс — вы получите плохой перевод плохого рассказа, коими, кстати, зарубежная фантастика отнюдь не бедна. Но попробуйте сделать то же самое с любой работой Стругацких — не получится. Даже читатель, не знающий этих имен, прочитав «Понедельник начинается в субботу», если вы скажете ему, что этот роман написали братья Джонсоны, либо подивится тому, что наши писатели носят иногда непривычные фамилии, либо решит, что это псевдонимы.

Но результат и смысл нашего маленького эксперимента куда шире простой констатации, ибо он четко подтверждает: литература не может существовать вне мира сего, никак от него не завися, не питаясь и не вдохновляясь им. И термин «советская фантастика» имеет вовсе не географический характер, а означает прежде всего мировоззрение, мировидение и отношение к миру и человеку, лежащие в основе всей советской литературы.

В настоящий сборник включены работы авторов, широко известных именно в качестве писателей–фантастов. И в их ряду несколько особняком, на первый взгляд, стоит один из крупнейших советских прозаиков — Всеволод Иванов. В последние годы в антологиях стал применяться несколько странный термин для обозначения одного из разделов — «не- фантасты в фантастике». В его основе лежит формальное разделение по формальному признаку. Неточность и ненужность его можно увидеть путем простой перестановки слов: «фантасты в нефантастике». Здесь, мне представляется, проявляется рецидив отношения к жанру и попытка «обелить» его аргументом: в фантастике иногда работают и серьезные писатели. Если следовать этому аргументу, то всю литературу потребовалось бы разбить на множество разделов и подразделов, накрепко зафиксировав того или иного литератора в ограниченных и заданных пределах. Попытка такой формализации жанров бессмысленна, но тем не менее мы нередко так поступаем (как в помянутом случае), забывая, что писатель для воплощения своего замысла избирает ту единственно возможную форму, которая отвечает задаче. Более того, качественным признаком любого художественного произведения, каким бы реалистическим оно ни было, является художественный вымысел. Так что деление писателей на такие резко ограниченные категории возможно только по внешнему признаку, по атрибутике, но никак не по художественным достоинствам или идейному смыслу.

В огромном литературном наследии Всеволода Иванова есть так называемый «фантастический цикл» — рассказы, написанные в середине 40–х годов, но опубликованные в 60–х. При всей фантастичности сюжетов и ситуаций эти работы являются продолжением и этапом разработки писателем той вечной темы, которая является генеральной идеей всех его творческих интересов: человек, нравственность, свобода. Реализованные на этот раз с помощью тех средств, которые в данном конкретном

случае единственно возможны. Из «фантастического цикла» взят «Сизиф, сын Эола». Внимательное, вдумчивое прочтение этого рассказа — не развлекательное занятие, а прикосновение к вечным основам нравственности и духовности человеческого бытия.

Другими словами, мне хотелось бы еще раз настоятельно подтвердить, что объектом литературы, к какому бы жанру ни тяготело то или иное произведение, является человек и его неисчерпаемый духовный мир. И именно в 60–е годы произошел тот качественный прорыв фантастики в русло Литературы и стала возможной такая характеристика творчества писателя–фантаста : «Ларионову привлекает тема больших и глубоких чувств, любви и человечности в различных ситуациях будущего и в разнообразном техническом окружении. Поиски прекрасного, доброго, ответственность личности перед другими, забота общества об индивиде».

Сегодня даже беглый обзор подтвердит, что понятие «научная фантастика» аналогично понятию «литература», ибо включает в себя все неисчерпаемое разнообразие жанров, приемов и вариантов исследования. Иначе говоря, научная фантастика сегодня — это мощное средство выполнения тех задач, что испокон веков стоят перед литературой. Огромный, принципиально революционный шаг на этом пути был сделан именно в 60–е годы. И одно из свидетельств этапности этого периода — сборник, только что прочитанный вами. Никоим образом не претендуя на полноту отражения, он тем не менее — та капля, в которой отразилось не только тогдашнее состояние литературы, но и истоки ее будущего — те ростки, которые сегодня уже плодоносят.

Юрий ГРЕКОВ