— Один вопрос, — сказал Блэйн. — Может быть, два. Откуда вы знаете, что заменители сновидений работают так, как надо? Всю достоверность мы создаем чистой фантазией. Это не реальные события, мы фабрикуем их.

— Это, — сказал ему Феррис, — единственное, что связывает нас. Когда мы сумеем объяснить это, у нас будет все. Еще в самом начале были проведены эксперименты. Сновидения пытались отделить от их носителей — от добровольцев, уходящих в сон на короткий период пять-десять лет. И Сновидения получались не такими, какие были сложены. Когда мы даем Сновидению логическую основу вместо наполнения его заказанными факторами, оно следует развитию логики. Когда мы жонглируем факторами культуры, образцы работают правильно… ну, может, не правильно, но во всяком случае не так, как мы рассчитываем. Когда мы наполняем их иллогичностью, то получаем беспорядок иллогичности. Но когда мы наполняем их логикой, логика пронизывает все формы Сновидения. Изучение логики Сновидений заставило нас поверить, что они следуют линиям истинного развития. Появляются непредвиденные тенденции, управляемые законами и обстоятельствами. Мы не можем их угадать, и эти тенденции развиваются до своего логического завершения.

В этом человеке был страх, страх, что должен лежать в глубине сознания множества людей целых семьсот лет. Страх при мысли: а только ли это иллюзии? Или сновидения действительно существуют? И где-то есть такие миры? А если есть, то не мы ли их создаем? Или мы их просто открываем?

— Откуда вы знаете о Сновидениях? — спросил Блэйн. — Спящие вам не расскажут, а если и расскажут, вы не поверите.

Феррис рассмеялся.

— Все просто. У нас есть шлем с двойной связью. Мы сконструировали обратный шлем и записываем текущие сновидения снова на ленту. Потом изучаем их. У нас уже целые склады таких лент. Мы собрали миллионы факторов, пришедших из многих тысяч различных культур. У нас есть истории никогда не бывшего и того, что может быть, и того, что, возможно, еще будет.

«Сны» — единственный союз, имеющий подобное, — сказал он. Они хранят ленты семисот лет Сновидений. У них есть миллионы человекочасов опыта — опыта из первых рук — в образцах культур, которых никогда не бывало. Некоторые из них не могут возникнуть, другие лежат на волосок от появления — и множество, вероятно, когда-нибудь возникнут.

Из этих лент они черпают уроки, лежащие вне обычного человеческого опыта. Экономика, политика, социология, философия, психология — во всех гранях человеческой деятельности они имеют козыри. Из своей колоды они могут вытащить экономику, которая ослепит народ. Они могут наслаждаться политической теорией, которая победит, даже если они и пальцем не шевельнут. У них есть психологические трюки, которые погубят все остальные Союзы.

Много лет они строили из себя дурачков, кротко сидя в уголке, сложив руки на коленях и ведя себя очень тихо. И все это время они ковали себе оружие, чтобы использовать его в надлежащий час.

И посвящение, подумал Блэйн, человеческое посвящение. Гордость и удовлетворение от хорошо выполненной работы. Чувство близости к человеческому братству.

Много лет записывались катушки лент, пока мужчины и женщины те, кто приходил с наивной уверенностью найти чудесную страну своего воображения, — уныло брели по логичным сновидениям, зачастую совершенно фантастическим.

Голос Ферриса продолжал звучать и, наконец, дошел до него:

— …Гизи мягко наступал на нас. Он хотел заменить Реймера тем, кто будет продолжать его линию. И он выбрал вас, Блэйн, из всех сотрудников он выбрал вас. — Он снова бурно расхохотался. Это чертовски хорошо показывает, как может ошибаться человек.

— Да, — согласился Блэйн.

— Тогда мы убили его, прежде чем о назначении мог кто-либо узнать, но вы обыграли нас, Блэйн. Вы оказались быстрее. Как вы узнали о нем? Как поняли, что нужно делать?

— Не знаю.

— Выбор, — сказал Феррис. — Выбор был безупречным.

— Вы хотели всех одурачить.

Феррис кивнул.

— Я говорил с Эндрюсом. Он будет с нами. Ему, конечно, это не понравилось, но он ничего не может поделать.

— Вы сильно рискуете, Феррис, рассказывая мне все это.

— Вовсе нет. Вы наш. Теперь вы не можете выйти из игры. Если вы скажете хоть слово, то погубите Союз… но у вас не будет такой возможности. С этого момента, Блэйн, к вашей спине приставлен пистолет, за вами постоянно будут следить. Не пробуйте делать глупостей, Блэйн. Вы мне понравились. Мне понравилось, как вы действовали. Эта штука с «Образованием» совершенно гениальна. Вы играете с нами, и это будет полезно для вас. У вас нет другого выбора, кроме как играть с нами. Вы в игре, вбейте это себе в голову. В качестве начальника отдела «Записей» вы будете хранить все доказательства, вы не можете вычеркнуть тот факт, что… Давайте, выпьем.

— Я совсем забыл, — сказал Блэйн.

Он взял стакан и выплеснул его содержимое в лицо Феррису. Словно продолжая движение, рука Блэйна выпустила стакан, который со звоном упал на пол, и схватила бутылку.

Пауль Феррис вскочил на ноги, протирая руками глаза. Блэйн тоже вскочил, бутылка описала дугу и попала точно в цель. Она разбилась о голову главаря банды, и тот рухнул на ковер. По волосам потекли струйки крови.

Секунду Норман Блэйн стоял неподвижно. Комната и человек на полу внезапно стали яркими и отчетливыми, рисунок ковра врезался в память. Он поднял руку и увидел, что все еще сжимает горлышко бутылки с острыми, неровными краями. Отшвырнув горлышко, он побежал, сгорбившись в ожидании пули, прямо к окну. Уже в прыжке он закрыл руками лицо. Выбив собой стекло, он вылетел наружу.

Он приземлился на гравийной дорожке и катился, пока его не остановил густой кустарник, затем быстро пополз к стене. Но стена гладкая, вспомнил он, никому не перебраться через нее. Гладкая и высокая, и только одни ворота. За ним станут охотиться и убьют. Подстрелят, как кролика в зарослях. У него нет ни одного шанса.

У него нет пистолета, и он не умеет драться. Он может только прятаться и убегать, однако здесь негде спрятаться и некуда далеко бежать. Но я рад, что сделал это, сказал себе Блэйн.

Это был взрыв протеста против семисотлетнего позора, утверждение древней, погибшей святыни. Взрыв должен был произойти давно, теперь он уже бесполезен и является лишь символом, о котором будет знать только Норман Блэйн.

Сколько таких символов, подумал он, можно насчитать в окружающем мире?

Блэйн услышал топот ног, крики и понял, что это продлится недолго. Он спрятался в кустах и старался придумать, что можно сделать, но куда бы он ни побежал, везде лишь голые стены, и сделать он ничего не мог.

С верха стены вдруг раздался чей-то шепот. Блэйн вздрогнул и вжался в самую гущу кустарника.

— Псст! — снова раздался голос.

Хитрость, неистово подумал Блэйн. Хитрость, чтобы выманить меня. Затем он увидел веревку, свисавшую со стены, где ее освещало разбитое окно.

— Псст! — еще раз сказал голос.

У Блэйна появился шанс. Он выскочил из кустов и побежал по дорожке к стене. Веревка была реальной и держалась на маленьком якоре. В порыве отчаяния Блэйн полез по ней, как обезьяна, схватился за край стены, подтянулся. Сердито рявкнул пистолет, пуля ударилась в стену, срикошетила и с визгом улетела в темноту.

Не думая об опасности, Блэйн перевалился через стену, ударился о землю так, что перехватило дыхание, и скорчился от боли, задыхаясь. Звезды неторопливо кружились у него перед глазами.

Он почувствовал, как чьи-то руки поднимают, несут его, услышал хлопанье дверцы, затем шум мотора, когда машина рванулась в ночь.

Лицо что-то говорило ему, и Норман Блэйн пытался узнать его; он знал, что когда-то видел его. Но узнать он не смог и тогда закрыл глаза и попытался уйти в тихую и спокойную темноту. Но темнота оказалась не спокойной, а резкой и полной боли, тогда он снова открыл глаза.

Лицо продолжало что-то говорить ему и склонилось еще ближе. Блэйн почувствовал, как на него падают брызги слюны. И пока человек что-то говорил Блэйну, он вспомнил это лицо. Прошлым утром его выловил на стоянке Болтун, и теперь он снова был здесь, с придвинутым почти вплотную лицом, и слова опять лились с его губ.