Лишь только новый трактат, заключенный 16 февраля и ратифицированный неделю спустя в Берлине, поставил Пруссию в зависимость, в которой она до сих пор не находилась, как новые неприятности чуть не произвели разрыва с Австрией вследствие двух, довольно важных происшествий: Венский кабинет, уступая мне венецианскую Далмацию, обязался передать Франции весьма важную гавань Каттаро; австрийцы ограничились тем, что вывели свой гарнизон; но русские войска 15-й дивизии, расположенной на семи островах, послали туда отряд, усиленный черногорцами, так что мы только с помощью оружия могли овладеть этим местом. Я требовал, чтобы Австрия ввела меня во владение этою гаванью, и как я не мог сухим путем пройти из Венеции в Далмацию, иначе как через Триест и Кроацию (Хорватию), то просил Австрию дозволить мне проход через ее владения, в котором она никогда не отказывала Венеции.

В Германии происшествие другого рода едва не поссорило нас: австрийцы послали свои войска занять Вюрцбург, который был уступлен не им, а великому герцогу Тосканскому. Это могло быть допущено по древним правам германской империи, но не соответствовало моим видам на Германию.

Я приказал остановить движение пленных, проходивших Швабию; присоединил к моей армии батальоны депо, которые составляли резервные корпуса Лефебра и Келлермана, что увеличило армию сверх комплекта, и предписал князю Невшательскому, оставленному мною в Баварии, не сдавать австрийцам Браунау и захватить батальоны, которые дерзнуть войти в Вюрцбург, если они не удалятся по первому требованию.

Уверенный в союзе Пруссии, я решился броситься с 250 000 на Австрию, не имевшую армии, или воспользоваться моим положением, чтобы заставить ее исполнять условия договора и вместе с тем отказаться от мысли преобладания в германской империи [Наполеон имел право требовать исполнении условий в отношении Каттаро; но ему не следовало самому нарушать договор, ниспровергая государство, им самим признанное].

Твердость моего положения и укомплектование армии тем более внушали ей опасения, что ее войска были совершенно расстроены и что напрасно ожидали возвращения пленных корпусов Макка для преобразования армии. Слабое положение Австрии и война, объявленная Англии Пруссией, делали меня властелином Германии; я решился воспользоваться удобным случаем, какого, может быть, мне никогда бы более не представилось, чтоб получить на твердой земле такое мощное преобладание, которое бы сделало меня ее повелителем и дало бы мне все средства восторжествовать в войне на море.

Я уже сделал некоторые предварительные распоряжения для приведения в исполнение этой системы, возведя моих братьев на троны, которые должны были вместе и возвысить мою фамилию, и привести пограничные державы под непосредственное влияние Франции. Императорский трон был наследственным в моем роде: я был родоначальник новой династии, которой века придали бы такую же законность, как и всем другим венценосным домам. Со времен Карла Великого ни одна корона не была возлагаема с такою торжественностью: моя власть была освящена и желанием народа и благословением церкви. Члены семейства моего, призванного царствовать, не должны были оставаться в разряде частных людей.

Мы были богаты завоеваниями: следовало привязать тесными узами эти державы к системе империи, чтобы склонить на ее сторону весы твердой земли. Мысль, что между народами нет других уз, кроме общих выгод, есть чистый парадокс. История наполнена доказательствами противного: как много встречаем мы в ней договоров, заключенных для выгод одних царствующих домов. Великое несчастие, без сомнения, когда общие выгоды народа не согласны с выгодою главы государства; но это нередко случается: сколько раз государи, и даже правители республик заключали договоры, совершенно противные выгодам народа. Свобода на море, к которой я стремился, без сомнения должна была быть желанием всех народов, и в особенности тех, которые имели приморские владения; но малые державы недостаточно ценили столь отдаленную надежду, чтобы совершенно отказаться от торговли на двадцать лет. Смотря с этой точки зрения, их настоящие выгоды, равно как и выгоды царствующих домов, согласовались против нас, как скоро мы препятствовали сношениям их с англичанами. Я не мог переменить это положение дел; довольно и того, что я заменил неприязненное для нас правительство другим, которого выгода требовала нашего союза, которого самое существование было тесно сопряжено с нашими успехами: мне не представлялось другого средства заставить действовать в нашем духе народы, совершенно к этому равнодушные, не было другого способа принудить их к пожертвованиям, плоды которых были выше их понятий.

Выполняя эту мысль, я роздал моим ближайшим родственникам свободные троны. Первый из них был неаполитанский. Эта несчастная страна нуждалась в короле, чтоб избавиться от безначалия, и брат мой Иосиф вступил на престол, только что приобретенный победами Массены.

Голландия уже давно утратила ту силу духа, которая поддерживает республики: она не имела уже довольно могущества, чтоб играть надобную роль, и доказала это при высадке герцога Йоркского. Шиммельпеник предсказывал республике скорый конец. Нельзя было предоставить прихотям избирательной системы успех моего союза с народами, столь необходимый для моих предприятий против англичан. Я не должен был предполагать, после событий 1787 года, что народ сожалеет об Оранском доме. Но казалось, что Голландия нуждалась в государе, и я дал ей королем моего брата Людовика.

Я был уже сам увенчан железною короною ломбардских королей; было бы неблагоразумно передать ее другому: такой пример был бы опасен. Притом же Австрия, принимавшая в этом наиболее участия, признавала учреждение королевства; но чтобы отстранить опасения как Австрии, так и всей Европы, я наименовал Евгения Богарне вице-королем, утвердив за ним наследственность этого престола после моей смерти.

Я отдал Мюрату великое герцогство Берг; сестра моя Полина Боргезе(10) получила княжество Гвасталу; Елизавета Баччиоки была объявлена владетельницею Лукки, Пьомбино, Массы и Каррары; Бертье, как уже я говорил выше, получил княжество Невшатель, уступленное Пруссией.

Увлеченный рассказом, я упомянул, что отдал Неаполь, забыв сказать о происшествиях, предоставивших моей власти это государство. После Пресбургского мира я приказал Массене отмстить за несоблюдение двором обеих Сицилий заключенного со мною договора. 8 февраля Массена перешел Гаральяно и двинулся тремя колоннами на Гаэту, Капую и Итри. Неаполитанские войска везде отступали без малейшего сопротивления. Двор удалился в Сицилию, объятый ужасом от моей прокламации 27 февраля. Депутаты регентства уже сдали Kaпую; ни одно завоевание не было произведено с меньшим кровопролитием. Можно было подумать, что нас завлекают в нарочно расставленные сети, стараясь усыпить нашу недоверчивость слишком легким покорением этой страны.

Сицилийский принц(11) собрал в Калабрии отборное неаполитанское войско силою oт 18 до 20 000 под начальством князя Розенхайма и графа де Дама, надеясь, что калабрийцы поддержат его поголовным восстанием, как в 1799 году, при кардинале Руффо.

Генералу Сен-Сиру было поручено покорить Апулию в Абруццо до Тарента, а Ренье очистить Калабрию; Массена принял на себя охранение Неаполя и осаду Гаэты. Ренье совершенно разбил дивизию графа де Дама при Кампо-Тенезе, между тем как Дюэм направился через Базиликате против дивизии Розенгейма; вся неаполитанская армия была рассеяна. Принцы сели на суда в Реджио всего с 2000 человек.

Однако Калабрия не была покорена; и хотя наши колонны прошли через нее, но свирепые ее обитатели были готовы по первому знаку восстать, или, лучше сказать, они были покорены только на местах, занимаемых нашими войсками: на расстоянии пушечного выстрела от них все было взволновано, наполнено инсургентами.

Мой брат получил во время своего похода в Калабрию декрет, возводивший его на неаполитанский престол. Эта новость была с радостью принята в столице, недовольной своим старым правительством и ожидавшей лучшей будущности от нового. Можно было полагать, что дело кончится совершенно спокойно; но восторг наших приверженцев был возмущен появлением Сиднея Смита, который в то время принял начальство над английскою эскадрою, и мог присоединить бомбардирование к иллюминации и публичным увеселениям, учрежденным для празднования этого события. Но, не имея той готовности жечь совершенно без нужды дворец, с какою он некогда сжег тулонский арсенал, этот адмирал удовольствовался тем, что устрашил неаполитанцев, и взял остров Капри, несмотря на храбрую защиту оставленной там роты.