(19) Дюрок — (Geraud-Christophe-Michel Du Roc de Brion, dit Duroc) Жеро-Кристоф-Мишель (1772–1813) — герцог Фриульский (Duc de Friоul) (1808 год), дивизионный генерал (27 августа 1803 года).

Англия отказывается от выполнения условий Амьенского договора. Новый разрыв. Вторжение в Ганновер. Занятие части Неаполитанского королевства. Преобладание англичан в Индостане. Состояние Европы. Приготовление к высадке в Англию. Питт снова вступает в министерство. Билль о защите. Заговор Жоржа Кадудаля и Пишегрю. Основание Империи. Правила Наполеона в управлении государством. Он провозглашен императором. Это достоинство остается наследственным в его роде. Папа коронует его. Отъезд Наполеона в Италию. Организация большой армии. Разрыв с Россией. Выступление флота. Наполеон возвращается в Булонь.

Между тем, как победы и переговоры увеличивали славу Франции, внутренние дела шли также по моему желанию. Государство перерождалось с удивительной быстротой. Я ревностно этим занимался: исключая нескольких жителей Сен-Жерменского предместья, которых нельзя было ничем исправить, и нескольких демократов-фанатиков, вся нация рукоплескала моим деяниям и пламенно обнаруживала свои восторг. Чтобы не обвинили меня в преувеличении при рассказе моих собственных дел, я приведу слова человека, который был моим поклонником, как идеолог, и врагом, как фанатик и историк.

«Славный в войне и в мире, Наполеон помрачил блеск всех великих мужей древнего и нового мира; воспоминание об его подвигах в Египте и в Италии воспламеняло все умы, было предметом всех разговоров. Отблеск древности в его прокламациях и речах переносил нас в лучшие времена Афин и Рима, выказывая и великий гений его, и возвышенную душу.

Он извлек республику из ничтожества и дважды возвел ее на высочайшую степень славы и могущества. Он удалился, и она упала; возвратился, и она восстала снова, враги его торжествовали в его отсутствие; как новый Геркулес, он восторжествовал над ними. Его удаление было знаком к войне; его присутствие залогом победы и мира, не только с Австрией, но и с Россией, Англией, Турцией, Португалией, Германией и принцем Оранским. Даже от варваров исторг он выгодный для Франции союз. Тунис и Алжир сделались нашими друзьями; французы, не опасаясь более жестокости дикого африканца, уже свободно проходят с судами своими Средиземное море; ливийские морские разбойники не оскорбляли более флага республики. Наполеон потушил междоусобные раздоры, возвратил изгнанникам их Отечество, и папе Пию VI почести погребения, договором с Пием VII он успокоил совесть и сохранись нравственность французов.

Он обессмертил свой век, издав несколько важных уложений, и узаконений. Наши финансы одолжены ему своим благосостоянием; должностные люди — исправною платою жалованья; армия — честью своих знамен и точным получением содержания; путешественники — спокойными дорогами; купцы — восстановлением каналов; мореходцы будут ему обязаны со временем свободою мореплавания. Франция приняла во всем свой прежний блеск: дворцы, разрушенные временем или яростью людей, восстановлены; воздвиглись новые памятники, которые будут говорить некогда о нашей славе. Искусство повсюду украшает природу; развалины, плачевные памятники прошедших раздоров, исчезают; великолепные здания оканчиваются под влиянием мудрого правления. Вот плоды достигнутого им мира и водворённого им согласия. Он положил конец революции, и уничтожил источник несчастий всего мира».

Эти похвалы были только повторением того, что говорила вся Франция. Ораторы на кафедрах, магистраты в своих депутациях, писатели в сочинениях, не находили достаточно сильных выражений для прославления моих подвигов, не могли вполне передать порывы народной благодарности. Но как ни были преувеличены выражения тех, которые выдавали себя за отголоски общего мнения, совесть говорила мне, что похвалы их были истинны, и что я их заслуживал.

При всем том я чувствовал, что нашей системе недоставало определительности. Хотя я и желал дать революции твердое и прочное основание; но видел, что для достижения этой цели мне должно было победить антипатию между новым и старым порядками вещей. Они образовали два разряда, которых выгоды были совершенно противоположны. Все прежние государства, существовавшие согласно с древним народным правом, считали себя в опасности от духа революции; она же, на оборот, только сама могла найти поручительство в своей самостоятельности, или, заставив неприятеля договариваться, или уничтожив его, если он не согласится ее признать. Мне назначила судьба, каким бы то ни было образом, окончить эту борьбу; я был главою той многочисленной партии, которая стремилась ниспровергнуть систему управления всего мира, со времени падения Римской империи, и потому я сделался предметом ненависти всех, находивших свои выгоды в сохранении этой вековой ржавчины; ненависть их была несправедлива, потому что только я один мог восстановить порядок и согласить выгоды обеих сторон. Если бы партии могли рассуждать и принудить себя к взаимным уступкам, мы бы через неделю были во всем согласны.

Более гибкий характер мог бы предоставить времени разрешить часть этой задачи; но, читая в глубине сердец этих партий, я уверился, что они делили надвое Европу, как во времена реформации, и что трудно и продолжительно будет их примирение. Несмотря на это, я готов был все предпринять для достижения подобной цели. Задача эта была сложнее, нежели полагала подложная рукопись острова св. Елены. Нужно было не только доставить победу революции или погибнуть с нею, но еще примирить ее с внешними неприятелями и успокоить внутренних врагов, до того времени, пока не произойдет совершенное слияние их выгод; а для этого нужны были по крайней мере два поколения. Я позже буду иметь случай объяснить, что автор рукописи несправедливо смешивает революцию в отношениях её собственно к Франции, с революцией в различных проявлениях её, относительно прочих держав, и в особенности эпоху признанной уже империи с эпохою республики.

Я посвятил целых два года (1801–1803 гг.), чтобы излечить раны Франции, сблизить выгоды и мнения, и утишить волнения страстей. Успех превзошел все мои надежды; но он не должен был слишком увлекать меня. Роялисты смотрели на тогдашнее положение дел, как на путь к контрреволюции, а их противники находили, что я слишком далеко зашел по стезе, которой они так страшились.

Создать во Франции одну общую выгоду и заставить другие державы уважать и признавать ее, вот в чем заключалась явная цель моего назначения; я понял, чтобы дать Франции твердое основание, нужно было согласить её внутренние учреждения с учреждениями древних держав, а потом усилить ее до того, чтобы они не могли безнаказанно нападать на нее. Чтоб иметь перевес, нам необходимо было склонить на свою сторону большую часть Европы. К этому вели только два пути — или добровольные союзы, или повиновение, вынужденное превосходством нашего могущества. При невозможности достигнуть первого я должен был прибегнуть к последнему.

Я прилагал все свое старание, чтобы достичь этой цели; но мои сношения с Англиею снова сделались неприязненными. Амьенский мир, казалось, был для неё только средством высмотреть устройство моего здания для удобнейшего нападения: она никогда не была расположена к точному выполнению договора. Мальта не была возвращена: обладание этим укрепленным островом было выставлено английскими писателями, как ключ Средиземного моря и как единственное средство, которое имела Англия противопоставить соединенным силам Франции и Испании. Сент-Джеймский кабинет решился удержать его в своей власти.

Вместо того чтобы очистить Египет, генерал Стюарт занимал еще Александрию, и казалось, хотел там утвердиться. Я послал Себастиани восстановить наши прежние сношения с Левантом и увериться в обещанном очищении. Англичане подняли шум против его посольства от того, что его донесение, сделанное в виде военной рекогносцировки, показало, что у меня было много приверженцев в этом краю, и что английское правительство имело мысль там удерживаться. С другой стороны, я должен был жаловаться на грубые оскорбления моего сана, печатавшиеся в английских и эмигрантских журналах. Англия показывала мне более вражды, нежели Вильгельм Людовику XIV, хотя положение дел было совершенно обратное, потому что в это время законный претендент на французский престол находился в Англии, и она нам с лихвою возвращала то зло, которое Стюарты хотели ей сделать с помощью Франции: я имел, следовательно, двойную причину жаловаться. Генерал, вознесенный победами на степень владыки одной из могущественнейших держав Европы, и оскорбляемый ежедневно журналами и пасквилями, в которых легко было узнать руку министерства, должен был, наконец, потерять терпение. Более раздражительный, чем принц, рожденный на престоле, я не мог видеть без негодования, что не отдавали должной справедливости моим военным предприятиям и моему правлению; что старались представить мои победы как пустое кровопролитие без искусства, а мое правление как деспотизм и похищение престола; по правилам и по сердцу уподобляли меня Калигуле(1).