Это несчастие чрезвычайно уменьшило вероятность удачи нашей экспедиции, но еще не совершенно лишило меня надежды на успех, склонив жителей на свою сторону, нам можно было удержать в своей власти эту страну. Снабженные деньгами, офицерами и оружием, мы могли бы комплектовать войска свои, подобно мамелюкам, и я устремил к этому все мои усилия; но тут надо было преодолеть два могущественных препятствия. Первое было то, что война на море останавливала внешнюю торговлю, единственный источник богатства этой земли; второе препятствие была религия. Коран повелевает уничтожать неверных или делать их данниками; он не позволяет им повиноваться. В X, XI и XII веках догматы исламизма, которые были важными препятствиями христианам в Сирии, переродив войну в разбой и убийства, в которых Европа теряла миллионы людей. Если бы тот же дух одушевлял египтян в 1798 году, гибель наша была бы неизбежна. Малочисленное войско мое, не воспламененное фанатизмом, не могло бы и шести месяцев устоять против народонаселения из нескольких миллионов отчаянных мусульман. К счастью, Коран потерял много влияния своего при беспрерывных сношениях египтян с Европою. Существовавшая еще ненависть далеко не походила на изуверство X века. Я не терял надежды преклонить имамов и все мусульманское духовенство на мою сторону. Со времен революции французская армия была очень хладнокровна ко всем вероисповеданиям; даже в Италии солдаты наши никогда не ходили в церковь. Я воспользовался этим обстоятельством, чтобы уверить мусульман, что войска мои готовы принять магометанскую веру. Христиане различных вероисповеданий думали воспользоваться нашим пребыванием, чтобы освободиться от некоторых притеснений, терпимых ими в отправлении предписаний религии; но я всячески старался не вмешиваться в духовные дела и оставить их в том же положении. С восходом солнца являлись ко мне ежедневно шейхи главной мечети; их принимали с большими почестями, и я часто рассуждал с ними о жизни пророка и различных главах Корана. Я присутствовал при совершении многих их обрядов, и уважением к их обычаями вере успел внушить им полное ко мне доверие.
Следуя этой системе, я употребил все средства, чтобы успокоить Порту. Сделав высадку в Египет, я всячески старался доказать турецкому правительству, что я хочу только наказать беев, которыми оно было недовольно, подорвать торговлю англичан в Индии и сделать в Египте складочное место произведений востока. Я надеялся, что Талейран для этой же цели поедет в Константинополь; но хитрая лисица слишком боялась семибашенного замка. Талейран под различными предлогами передал поручениe другому, остался сам в Париже и дал полную свободу Англии и России возмущать против нас Порту. Однако ж она не смела еще действовать открыто, и только с уничтожением нашего флота решилась объявить войну; 1-го сентября Рюффен, наш поверенный в делах в Константинополе, заключен был в семибашенный замок.
До сего времени я имел основательные причины надеяться на успех учреждения колонии в Египте, который, казалось, уже успокоился; только изредка тревожили нас набеги мамелюков. Различные заведения, учреждённые в Каире бывшими при мне учеными, развлекали нашу скуку в этой чуждой стране. Устроены были мастерские, литейные и пороховые заводы, и вообще все пособия, какие доставлялись искусством войны. Разрыв с Портой разрушил наши блестящие надежды.
Слух о войне быстро разнесся по Египту и произвел всеобщее волнение. Лишь только глава мусульман объявил себя против нас, мы сделались в глазах народа неверными собаками, которых закон велит истреблять. 22-го октября закипел бунт в Каире. Генерал Дюпюи(16), там начальствовавший, и до 300 человек наших солдат и офицеров были изрублены. Необходимо было прибегнуть к строгим и решительным мерам. Войска мои, расположенные вокруг города, ворвались в него и умерщвляли всех, кто попадался с оружием в руках. После двух дней самого ужасного кровопролития, тишина была восстановлена, и этот укрощенный бунт еще более упрочил наше могущество в Египте; к тому же Дезе окончил завоевание верхнего Египта и разбил остатки мамелюков при Седимане.
Отдых наш недолго продолжался. Я узнал, что турки собрали армию в Анатолии, с намерением проникнуть в Египет по восточному берегу Средиземного моря. Джезар, паша Сен-Жан-д'Акрский(17), уже заготовил магазины для прохода этой армии, которую он должен был усилить собранными в Сирии войсками. Лучшее средство против этого было тотчас же поспешить уничтожить все приготовления Джезара, прежде чем оттоманская армия успеет поддержать его, и я решился идти в Сирию с тою частью войск моих, которая не была необходима для охранения Египта и удержания его в покорности в мое отсутствие. 10-го февраля вышел я из Каира с дивизиями Бона, Ланна и кавалерией; 17-го прибыл в Эль-Ариш, соединился с дивизиями Ренье и Клебера, пришедшими туда из Сальшиха и Дамиетты.
Ренье уже взял приступом деревню Эль-Ариш, но укрепления еще защищались, и могли задержать нас, потому что с нами были одни полевые орудия, которыми нельзя было скоро разрушить довольно толстые стены. К счастью нашему гарнизон сдался 20-го.
Со мною было всего около 13 000 войска, но и те шли отдельными отрядами, чтоб не истощить колодцы, составляющие единственное средство к освежению войск в этой безводной стране. После двух суток самого тягостного перехода мы пришли в долину Газы. Вся армия моя соединилась перед этим городом, в котором неприятель оставил нам значительные запасы. 3-го марта мы достигли Яффы. Гарнизон был велик и готовился к обороне. Я устроил батареи, чтобы разрушить стену, окружающую город. 7-го сделан был довольно широкий пролом, и город взяли приступом.
Мы захватили тут 2 000 пленных, которые чрезвычайно меня затруднили. Малочисленность моей армии не позволяла мне отделить достаточные силы для охранения их. Отпустить же на слово этих людей, не имеющих понятия о чести, было бы еще безрассуднее; тем более, что между ними очень многие были уже отпущены мною после Эль-Аришского дела, с условием против нас не сражаться; я велел расстрелять всех их. Я отдал это приказание неохотно; одна лишь мысль, что эти азиатские варвары не иначе поступают с нашими пленными, и считают за честь представлять головы их султану, заставила меня решиться на это. Меня осуждали враги мои за этот поступок, непростительный по законам человеколюбия; но мое затруднительное положение и спасение армии, быть может, извинят меня перед потомством.
Джезар-Паша собрал все средства к защите Акры, которую обложили мы 18-го марта. Укрепления города состояли из стены со рвом, фланкированной башнями. Средства мои к осаде, были тем ограниченнее, что Сидней Смит, командовавший английскими крейсерами, успел захватить нашу осадную артиллерию, отправленную мною морем из Александрии и действовал ей против нас. Траншеи были открыты 20-го марта. Джезар, руководимый французскими инженером и артиллеристом [Фелиппо и Тромлен. Последний просил меня потом принять его на французскую службу. Я принял его полковником, сказав ему, чтобы он так же вредил моим неприятелям, как мне в Египте], дал мне отчаянный отпор. Первый приступ, произведенный 28-го, был неудачен и только ободрил осажденных. Из Саффета и Назарета наблюдательные посты дали мне знать о приближении неприятельской армии, собранной в Дамаске и беспрерывно возрастающей на походе присоединением жителей Палестины. Чтоб задержать ее, я послал два небольших корпуса к Иордану: Клебера с его дивизией в Назарет, а Мюрата(18) с двух тысячным отрядом к Саффету. Спустя несколько дней я узнал, что неприятельская армия перешла Иордан через мост в Гиз-Эль-Мезание и готовилась атаковать Клебера. Я поспешил к нему на помощь. 15-го апреля я оставил лагерь под Сен-Жан-д'Акром с дивизией Бона и кавалериею. На другой день утром подошел я к горе Фавор ввиду неприятеля, занимавшего деревню Фули большой массой пехоты. Кавалерия их, силой около 20 000, покрывала славную долину Ездрилонскую, окружив со всех сторон дивизию Клебера, построенную в два каре и с удивительной стойкостью выдерживавшую натиск неприятеля.
