Торжество, с которым приняли меня в столице, сделало бы гордым самого скромного человека, одушевило бы самого ничтожного честолюбца. Я уже мог надеяться достигнуть всего во Франции; но, чтобы вполне воспользоваться моим положением, нужно было привязать к себе народ и выждать, пока директория совершенно лишится доверия. Франция признала меня своим героем; но этого было мало. Чтоб сделаться главою государства, нужно было быть его спасителем и восстановителем.
Каковы бы ни были мои права на благодарность Отечества, они не позволяли мне низвергнуть правительство, которому я был обязан и моим быстрым возвышением и частью славы моей; надобно было, чтоб оно само себя уничтожило своей неспособностью и несчастиями, которым подвергало Францию: тогда только я мог явиться в глазах народа, как спаситель Отечества, знал, с кем имел дело, и потому не сомневался, что рано или поздно это должно случиться. Стоило только оставить Директорию действовать по собственному произволу; порядок вещей, даже без слабых, ограниченных умов их, изменился бы непременно. И в самом деле: или Директория достигла бы полновластия и, подобно комитету общественного спокойствия стала бы диктаторствовать в государстве, или ее уничтожила бы анархия, подобно исполнительному совету 1792 года, в обоих случаях падение было неизбежно.
Роль, которую я должен был разыгрывать в ожидании возвышения, была затруднительна. Мне дали громкое, но пустое, мечтательное звание главнокомандующего английской армией. Этим напрасно хотели испугать лондонский кабинет, когда ничего еще не было приготовлено к войне с англичанами. Можно было только отрядить в Ирландию тысяч 20 или 30 войска; предприятие, конечно, выгодное; но для меня оно было слишком ничтожно; а с моею головою я не мог жить, сложа руки в Париже. Директория смешивала свои возгласы с восторженными кликами народа; но я знал, что Ревбель и Мерлень были против меня. Они обвиняли меня в том, что я заключил мир с Австрией, а не пошел в Вену, утверждая, что это было бы верное средство возмутить Германию; то есть, это принесло бы Ревбелю удовольствие устроить несколько демократических республик на развалинах римской империи. По их мнению, это должно было утвердить преобладание Франции над всеми её соседями. Они не рассчитывали того, что поднять империю против Австрии не так легко, как произвести революцию в Риме или Милане; или, лучше сказать, они не знали, что нигде народ не был так мало расположен к их утопическим предположениям, как в землях, подвластных Австрии. Их глухие возгласы против меня становились невыносимы. Нужно было пристать к какой-нибудь партии, из которых каждая старалась склонить меня на свою сторону. То агенты роялистов старались доказать мне невозможность существования республиканского правления во Франции и убеждали восстановить монархию; то республиканцы жаловались на директорию за её посягательства на свободу народную, и хотели, чтобы я был новым Гракхом(1). Мне нужно было или стать на стороне Директории, или составить заговор против нее; но от первого я уже отказался решительно, а начать второе было еще рано. Благоразумие советовало мне удалиться; но удалиться с блеском. Я знал, что скрываясь с глаз толпы, нужно сильно поразить её внимание, чтоб остаться в памяти, а для этого надобно было выбрать что-нибудь необычайное: люди любят, чтоб их изумляли. Я получал много безымянных писем, предварявших меня о затруднительной роли, которую начинал я играть во Франции. В одном из них мне советовали создать себе государство в Италии, подобно тому, как хотел сделать Дюмурье в Бельгии; но этот план был слишком мечтателен: я поговорю о нем впоследствии.
Договариваясь о мире в Кампо-Формио, я упомянул вскользь об экспедиции в Египет; хотя тогда я вовсе не думал сделаться исполнителем этого проекта, который был одобрен Талейраном. Возвратясь в Париж, я предложил приступить к этому делу. Последствия могли быть огромными, и этого было достаточно, чтобы заставить меня за него взяться.
Весьма естественно, что большая часть директоров, которым не нравились моя известность и привязанность народа ко мне, с восторгом приняли предложение, избавлявшее их от опасного посредника. Я сам предупреждал их желания, добровольно удаляясь из Франции.
Некоторые государственные люди хотели удержать меня, давая чувствовать, что, судя по тому положению, в котором я находился, мне должно надеяться завладеть кормилом государства. Я отвечал им, что время еще не настало, и что я хочу приобрести новые права на их доверенность.
Мы не имели точных сведений о том, что делалось в это время на востоке, потому что потеря Пондишери, и положение, в котором находилась республика, не давали ей возможности заниматься делами Индии; но мы знали, что Типпо-Саиб, владыка мизорского государства, которое основал Гидер-Али(2), предлагал Людовику XVI еще в 1788-м году изгнать англичан из Индии, требуя для этого только 8 000 европейцев и достаточного числа офицеров для начальствования над его войсками, и что Людовик XVI отказал ему, не желая начинать морскую войну в то время, когда ему угрожало внутреннее беспокойство. Мы знали также, что англичане отмстили Типпо-Саибу за это предложение, помогая Низаму действовать против него, и осадив его в Серингапатиаме, предписали ему в 1792 году мир, по которому он лишился части своих владений. Из этого ясно можно было заключить, что мы могли надеяться на помощь мизорского султана. Нам также было известно, что Маратты, враги Моголов и мусульмане, ненавидят столько же и английскую компанию, и потому не трудно было сделать их своими союзниками.
Чтобы вполне оценить выгоды египетской экспедиции, надобно знать положение Индии в это время, и потому возвратимся на несколько лет назад.
Татарский государь Авренг-Зеб(3), современник Людовика XIV, распространяя завоевания своих предшественников, основал посреди Индии могольскую империю. Она имела не менее 50 000 000 жителей, давала 900 000 000 доходу, могла выставить 800 000 войска, и состояла из большого числа областей, управляемых субобами и набобами. Завоеватель этот умер в 1807 году. Могущество деспотических династий на востоке так непрочно, что сорок лет спустя наследники его, воюя в одно время и со своими вассалами, и с грозным персидским шахом Тахмас-Кули-Ханом, и с Мараттами, были вынуждены просить помощи у европейцев, уступив им за то несколько провинций.
Трудно сделать совершенно определительный очерк всех происшествий последнего полувека, на берегах Ганга. Они имеют свой особенный характер и скорее похожи на арабские сказки, нежели на историю. Возвышение и упадок множества мелких деспотов беспрестанно изменяли границы областей; но достаточно схватить одни главные черты, чтоб объяснить положение Индии, во время первых революционных войн, когда я обратил мое внимание на восток.
В половине XVIII века Ост-Индская компания(4) в первый раз приняла участие в ссорах владетелей этих стран. Здесь, как и в Европе, политика Англии заключалась в том, чтоб управлять государствами, разделяя их. Компания искусно достигала своей цели и скоро завладела важнейшими участками здешних земель, то поддерживая индейских владельцев в войнах против мусульман могольской династии, то действуя против первых, когда они делались слишком сильными.
При начале Французской революции Индию составляли четыре главные мусульманские государства: на юге владения Типпо-Саиба, султана мизорского; на севере империя Великого Могола, где власть номинально принадлежала Шах-Аламу, а на самом деле его первым сановникам; еще далее на север Белуджистан, страшный изуверством и воинственностью своих обитателей; Кандагар и Кабул, которым овладел Заман-Шах, государь Афганистана(5). Наконец, в середине полуострова было замечательное государство Мараттов, основанное Севаджи, индийским владетелем, который, утвердившись в саттарахском государстве, присоединил к нему большую часть завоеваний Моголов в Декане. Вскоре после его смерти мелкие владельцы, платившие ему дань, отложились от его наследников, владычество которых, постепенно уменьшаясь, заключилось наконец в одной крепости Саттарахе. Признавая по наружности права этой династии на престол, Пейшва, первый министр, завладел западной частью полуострова и основал там королевство Пунах. Махададжи-Синдхия сделал то же на севере и на востоке и, разбив войска Измаил-Бея, и помогая Шах-Аламу против жестокого Гулям-Кадира, достиг наконец того, что восстановил преобладание Мараттов в землях великого Могола, захватил всю власть, правя под его именем, и оставил ему только дворец с незначительным содержанием, в единственное наследство от колоссального могущества Авренг-Зеба.
