Во время наступившей паузы Благонравов, желая уяснить себе глубину разногласий, снова задал вопрос:

— А против предоставления дорогам большей самостоятельности они тоже возражают?

— Представьте себе, что возражают, — подтвердил нарком. — И это в то время, когда в НКПСе — чудовищный централизм, который стал преградой для восстановления нашего хозяйства. Надо раскрепостить места, дать им больше прав, возможности проявить свою инициативу. Нельзя управлять такой громадой, как транспорт, только из Центра. Разве не об этом свидетельствует полнейшее незнание наркоматом действительного положения дел в Сибири? Места гибнут от недостатка специалистов. Мы же в гроб загоняем линейных работников, требуя от них множество ненужных сведений, излишних отчетов и справок. Мы обрушиваем на них бумажный водопад, они изнывают под его тяжестью и лишены возможности заниматься настоящим делом. Миллионы приказов, приказаний, циркуляров, распоряжений, которые издает наркомат, повисают в воздухе и никем не выполняются. В этом вы ведь сами лично убедились здесь, в Сибири…

— Неужели кто-то может это отрицать? — пожал плечами Зимин и поинтересовался: — Любопытно, а какие доводы выдвигают авторы возражений против создания на дорогах правлений?

— Доводы? — повторил нарком. — Никаких деловых соображений. Одни лишь сомнения и опасения, как бы чего не вышло.

Феликс Эдмундович взял со стола исписанные листки бумаги.

— Вот, — сказал он, — я пишу письмо всем губисполкомам и губэкономсовещаниям Сибири. Решил обратиться к ним, призвать их к самой тесной экономической связи с транспортом. Я пишу им: «Необходимо помнить, что транспорт является основным нервом хозяйственной жизни страны. Без транспорта хозяйственная жизнь развиваться не может». Это я напоминаю местным руководителям. Неужели же руководителям Наркомата путей сообщения я тоже должен разъяснять, что транспорт — ось развития товарообмена, этого гвоздя нашей новой экономической политики?

Дзержинский огорченно усмехнулся и продолжал:

— Пора во что бы то ни стало добиться рентабельности дорог, перестать быть нахлебником у государства. Не я, а сама жизнь требует реформы управления транспортом. Кто сейчас у нас на дорогах хозяйничает? Управления дорог, которые возглавляют старые специалисты. Они весьма сведущи в технических делах, но очень слабо разбираются в экономике транспорта и совершенно оторваны от хозяйственной жизни страны.

— Видимо, не только вдоль рельсов проходит полоса отчуждения, — заметил Зимин, — но и в умах многих железнодорожников.

— Верно, — согласился Дзержинский. — Эта отчужденность крайне вредна. Многие не понимают, что наш транспорт является неотъемлемой частью единого хозяйственного организма республики. Мы выходим из полосы отчуждения на широкий простор экономической жизни страны. Таковы объективные условия развития. Пора перестать быть узкими ведомственниками, а становиться государственными деятелями. Вспомните, что во многом решало нашу победу в гражданской войне? Тесная увязка транспорта с военным ведомством. Теперь же, чтобы вывести страну из разрухи, требуется тесная увязка транспорта со всем хозяйством страны. Как я мыслю себе это? Кроме существующих ныне управлений дорог, которые занимаются техническим руководством, надо внутри транспорта создать органы, ведающие всей хозяйственно-коммерческой стороной дела и полностью распоряжающиеся финансами. Как назвать эти органы — «правлениями» или как-нибудь иначе — не важно. Дело не в названии, а в существе их работы А существо в том, чтобы управление транспортом было органически связано с органами управления хозяйственной жизнью областей и районов, по которым проходят железные дороги и водные пути. Эта связь должна быть хозяйственно-коммерческой.

— А как на практике будет осуществляться эта связь? — спросил Грунин. — Кого по вашему следовало бы ввести в состав правлений дорог?

— Конечно, не только транспортников и среди них начальника дороги, но и опытных работников, сведущих в делах промышленности и земледелия. Я имею в виду тех хозяйственников, от которых мы зависим, в помощи которых дорога нуждается и которые сами заинтересованы в ее успешной работе.

— Феликс Эдмундович! А как оценивают авторы письма ваши предложения? — задал вопрос Благонравов.

— Они пишут, что мой проект реформы не дает выхода из тяжелого положения, — тихо промолвил Дзержинский, на минутку задумался, а затем снова заговорил убежденно и страстно:

— Если бы они поглубже вдумались в суть моих предложений, выслушали меня самого, то убедились бы в моей правоте. То, что я вношу на рассмотрение ЦК партии, это не абстрактные мысли, не бюрократические рецепты. Если бы они знали положение на транспорте не по очковтирательским докладам, а по личным наблюдениям, если бы они окунулись в самую гущу жизни, как я в Сибири, то в моем письме в ЦК они услышали бы голос страдающего транспорта. Это же факт, что никто из нас не видел в округе ни одной попытки применения начал хозяйственного расчета. А сколько мы об этом говорим? Зато всюду и везде множество явлений раз-зала, разложения, хищничества, расточительности, инертности, иждивенческих настроений…

Но вот в голосе народного комиссара, звучавшем глубокой болью за беды транспорта, послышались суровые ноты. Он открыто бросал вызов тем, кто, не видя грозящей опасности, предпочитает плыть по течению, без руля и без ветрил. Он ставил вопрос принципиально:

— Я смотрю правде в глаза — под нашими ногами пропасть. Но я вижу, как ее обойти, как ее избежать. Поэтому я не могу мириться с гибельным, узковедомственным подходом к делу и мне придется повести драку в самой коллегии.

После минутной паузы Дзержинский добавил:

— Вернусь скоро, повоюем!

Произнося эти слова, Феликс Эдмундович выпрямился во весь свой высокий рост. Тонкие черты его худощавого лица заострились. Глаза зажглись боевым огнем.

Но вот он немного успокоился, овладел собой и тихо заметил:

— Хватит об этом. Займемся текущими делами. Какие у вас ко мне вопросы?

Но собеседники молчали. Они по-прежнему находились под влиянием его огневой речи. Да и сам Дзержинский еще не остыл от волнения. Он мысленно продолжал воевать со своими московскими оппонентами. Вслух же проронил полные внутренней убежденности слова:

— Ничего! Мое двухмесячное пребывание на железных дорогах Сибири не прошло даром. Как нарком путей сообщения я здесь многому, очень многому научился. Теперь уже не так-то легко будет втирать мне очки «благополучными» докладами.

Поезд плавно отошел от Омского вокзала. Дзержинский, закурив папиросу, стал разбирать недавно привезенную фельдъегерем почту. На одном из конвертов он увидел адрес, написанный рукой жены. Зося, как всегда, кратко писала о себе, своей работе и очень подробно о Ясике, о том, как он учится в школе, готовит дома уроки, а затем со своим Дружком Чесеком вместе проводит время, катается на коньках…

Обстоятельства всегда складывались так, что он очень, очень мало времени мог уделять Ясику. И он тут же написал ему короткое ласковое письмо.

Мысленно повидавшись с сыном, Феликс Эдмундович взялся за письмо к жене:

Дзержинский снова закурил папиросу и подумал: «Зося интересуется, к каким выводам я пришел, столкнувшись с сибирской действительностью. Поездка, несомненно, обнажила наши больные места и подсказала методы лечения».