— Комиссар не интересовался, как живет рабочий! — промолвил Дзержинский. Записал себе в блокнот номер дистанции пути. Затем попросил Беленького позвать управляющего делами экспедиции.

Вскоре тот пришел в вагон.

— Прошу вас отдать приказом, — нарком стал диктовать:

«Старший ремонтный рабочий службы пути Северных железных дорог товарищ Козлов при обходе пути заметил лопнувший рельс и своевременно предупредил…».

— Кого именно? — спросил нарком Козлова.

Тот встал и доложил:

— Начальника 68-го разъезда…

— Так и напишите, — сказал Дзержинский и продолжал: «…чем предупредил сход поезда с рельсов. За проявленное честное отношение к служебным обязанностям объявляю Козлову благодарность…».

Затем, посмотрев на изношенную шинель и лапти путейца, добавил: «… и приказываю выдать ему в виде награды полушубок, валенки…».

— Премного благодарен! — с признательностью произнес Козлов.

Дзержинский несколько секунд подумал, затем снова продиктовал:

«Вместе с тем, приказываю Вятскому отделению ДТЧК произвести расследование, почему путь не был своевременно осмотрен и приведен в порядок, и донести мне».

— Как подписать? — спросил управляющий делами.

— «Пред. ВЧК и Наркомпуть». Прошу вас, дайте товарищу Козлову копию приказа на руки и пройдите вместе с ним к Матвееву, пусть сразу же выдаст ему награду.

Затем повернулся к путейцу.

— Копию приказа покажите начальнику дистанции и передайте ему: пусть немедленно донесет рапортом комиссару Сибирского округа о выделении вам земельного участка в полосе отчуждения…

Нарком подписал приказ и встал, чтобы проститься с железнодорожником:

— Сегодня вы проявили бдительность и самоотверженность. А в будущем? И впредь, товарищ Козлов, будем, не жалея себя, вместе воевать с разрухой на транспорте, как воевали с Колчаком?

— Вместе повоюем, товарищ Дзержинский, крепко повоюем, — счастливо улыбаясь, ответил путеец, пожимая протянутую ему руку.

Через полчаса управляющий делами вернулся и доложил:

— Полушубок, валенки и деньги Козлов получил. Копию вашего приказа № 2 от 6 января 1922 года ему выдал.

— Хорошо. А мой утренний приказ по экспедиции выполняется?

— Да, Феликс Эдмундович! По приказу № 1 уже сформировано шесть комиссий. Каждая, как вы предлагали, будет ответственна за определенный участок деятельности сибирских дорог. С утра все заняты составлением плана.

— Меня беспокоит, — озабоченно сказал нарком, — как бы наши комиссии не подменили собой местных руководителей. Прошу вас подготовить распоряжение или приказ по экспедиции такого содержания: план действий проводить в жизнь только через существующие в округе органы. Не создавать никаких новых аппаратов, чтобы не было параллелизма. И никаких ревизий — только помощь!

За окном послышался гудок, и поезд тронулся. Вагон медленно проходил мимо бригады ремонтных рабочих, сменивших лопнувший рельс. Вот на мгновение в отблесках пламени костра мелькнула высокая фигура путейца в длинном белом полушубке, буденовке и валенках. В поднятой руке он держал фонарь, светивший приветным зеленым огнем.

«Это, конечно, Козлов, — узнал его Дзержинский и с теплотой подумал, — уже надел обновку…»

Поезд набирал ход.

— Часа через полтора-два будем в Вятке, — заметил управделами.

— Оттуда дадите телеграмму в Екатеринбург,[9] — предложил нарком, — пусть к нашему приезду подготовят материалы о продвижении хлебных грузов из Сибири. Завтра в пути созовем первое совещание экспедиции. Предупредите товарища Вреде, пусть соберет материал, как железнодорожников Пермской снабжают продовольствием. Послезавтра заслушаем его сообщение. А теперь найдите, пожалуйста, папку с докладом Маркова. На последнем заседании коллегии он рассказывал, как добивается увеличения доходности дорог Кавказского округа. Над его предложениями стоит подумать…

Уже наступил вечер, когда поезд экспедиции прибыл в Екатеринбург.

Допоздна засиделись в вагоне наркома встречавшие его партийные и хозяйственные руководители Урала. Главная тема разговора — как помочь железным дорогам вывезти хлеб и мясо из Сибири.

Когда все ушли, Феликс Эдмундович почувствовал, что в салоне нечем дышать — душно и накурено. Он надел шинель, шапку-ушанку и, попросив проводника проветрить вагон, вышел.

Медленно прогуливался он по слабо освещенной платформе у запасного пути, где стоял поезд. С удовольствием, жадно и глубоко вдыхал чистый морозный воздух. В грудь вливалась струя свежести и бодрости.

«Недаром, — думалось, — доктор Гетье так настойчиво советовал час-полтора перед сном гулять, давая отдых усталым нервам. Но откуда выкроить это время? От работы? Не оторвешь! От сна? Но и так сплю меньше шести часов…»

Феликс Эдмундович посмотрел на часы.

«Напишу сейчас домой, — решил он. — Завтра напряженный день, не удастся».

Он живо представил себе, что сейчас делается дома. Ясик давно спит. Ему рано утром идти в школу. Зося, уложив сына, читает. А может быть, поздно вечером пришли к ней товарищи по подполью, старые польские коммунисты, живущие в Москве, и она угощает их чаем и музыкой, играет на рояле Бетховена или Чайковского, а возможно — моего любимого Шопена. Как редко доводится слушать ее игру! А быть может, за день она так устала — работа, партийные: поручения, домашние хлопоты, — что легла спать? Боюсь, ей не спится…

Феликс Эдмундович пометил дату, указал, что пишет в поезде по дороге в Сибирь, в Екатеринбурге, где «мы остаемся… на сутки для выполнения ряда дел, связанных с моей миссией».

Он уверял жену, что его здоровье не ухудшилось, хотя в «последнее время в Москве — ты видела это — я работал уже из последних сил». Он выражал надежду, что его самочувствие будет постепенно улучшаться по мере выполнения, задания:

«Предполагаю, — писал он, — что здесь, в Сибири, несмотря на ожидающую меня огромную работу, я обрету прежнее равновесие. А в Москве привыкнут и без меня справляться в ВЧК и в комиссариате путей сообщения…».

10 января. Ранним утром, еще при электрическом свете Дзержинский сел за свой рабочий стол в салоне вагона. Поезд приближался к Омску. Свою деятельность в Сибири нарком решил начать с обращения к тем, от кого зависит успех или провал правительственного задания — к железнодорожникам.

«К вам, рабочие и служащие железных дорог Сибири, — писал он, — обращаюсь я по уполномочию Совета Труда и Обороны РСФСР и Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов в трудную, грозную минуту для всей нашей страны».

Народный комиссар со всей откровенностью указывал на смертельную опасность, нависшую над Республикой в связи с тем, что задание по вывозу хлеба из Сибири не выполняется. Тем самым, — подчеркивал он, — голодающее население обрекается на мучительные страдания, полям Поволжья грозит остаться незасеянными, начавшийся в стране подъем промышленности будет сорван. А ведь именно на этом строят враги свои планы удушения трудовой России.

«Вы видите, что от работы вашей зависит судьба всей республики», — взволнованно писал Дзержинский. И далее: «…Я обращаюсь ко всем вам, от рядового чернорабочего до ответственнейшего работника включительно, и требую, чтобы немедленно, объединенными усилиями, на железных дорогах Сибири создан был образцовый революционный порядок…».

Нарком продолжал писать, но вот в окне вагона показались станционные здания Омска. Еще минута, другая и поезд остановился.

Дзержинский вышел из вагона и поздоровался со встречавшими его местными руководителями. Коротко побеседовав с ними и условившись о предстоящем совещании, он вернулся в вагон, пригласив к себе Берзина, председателя комиссии СТО по обследованию каменноугольной промышленности Урала и Сибири.