Меджа не притронулся к пирогу, предложенному Майной, хотя и нехорошо было пренебрегать вниманием товарища.

— Это у тебя пройдет, — сочувственно сказал Майна. — Забудь-ка ты о своих школьных успехах и поучись жить на свете. На себя надо надеяться, а не на аттестат зрелости, черт бы его побрал. Знаешь, Меджа? Теперь я не пошел бы в школу, даже если бы мне за это платили. Почему? Я прожил здесь год и понял: проку от учения — никакого. Мне, по крайней мере, оно ничего не дало.

Меджа сердито взглянул на него.

— Не кипятись, Меджа. Это не поможет. Посмотри лучше, во что превратились твои ботинки. И костюм. С тобой теперь никто разговаривать не будет. А на центральные улицы и соваться нечего. Оглянуться не успеешь, как тебя оттуда попрут.

Слушая Майну, Меджа начал прозревать. Верно, не для них эти красивые улицы с шикарными магазинами, с неоновыми рекламами. В большом городе их грамота годится разве только для того, чтоб написать свое имя. Выбора нет: если не хочешь угодить в тюрьму, влачи на задворках нищенское существование, которое Майна называет «процветанием».

Медленно тянулся вечер. Меджа сидел и обдумывал то, что сказал ему Майна. Да, такова жизнь, и никуда от нее не уйдешь. Мысль эта начинала его успокаивать. Уж Майна-то знает, что значит жизнь в большом городе, каковы тут законы и порядки, знает об извращенных нравах и о том хорошем, с чем ему иногда приходилось здесь сталкиваться. В большом городе, сказал Майна, каждый думает только о себе, на других ему наплевать — пусть заботятся о себе сами. Жизнь — это игра, в которой каждому отведена своя роль, и только эту роль он обязан играть.

Они сидели у канавы за супермаркетом и ждали, когда опять подъедет машина для сбора мусора. До этого устраиваться на ночлег нельзя, иначе рискуешь попасть вместе с мусором на свалку в пяти милях от города. Поэтому всякий раз, как только они замечали приближающегося сторожа или полицейского, им приходилось прятаться в широкой канаве. Если бы они этого не делали, то должны были бы объяснять, почему болтаются здесь, а не сидят у себя дома. Не скажешь же им, что твой дом — это мусорный бак.

Быстро сгустились сумерки, зажглись тусклые уличные фонари. В ночном воздухе повеяло холодом, и разговаривать стало трудно — стучали зубы.

Около десяти часов вечера приехали уборщики и очистили их «дом» от мусора. Меджа и Майна вылезли из своего убежища и смотрели, как огромная машина поглощает содержимое соседних баков. Вот она наконец уехала. Убедившись в том, что поблизости нет ни одного полицейского, они перебежали дорогу и залезли в самый большой из стоявших возле супермаркета баков. Там они прижались друг к другу, стараясь согреться, и тотчас заснули, опьяненные резким запахом гнилых овощей.

С тех пор Меджа уже не искал работы в конторах. По примеру Майны он постарался забыть, что когда-то учился, а потом мечтал устроиться на работу. Правда, первые несколько недель его беспокоила мысль о родных, оставшихся в деревне, — ведь родители ждали от него доброй вести. Они не знали, что именно этой доброй вести никогда от него не дождутся; дурная же весть только огорчила бы их. Конечно, лучше было бы съездить к ним и рассказать всю правду, но где взять денег на автобус? Так что загнал он мысли о родных в самый темный уголок своей памяти, смирился со своим положением и покорно делал все то, что делал его товарищ.

Майна научил его многому: как уберегаться от опасности, как не ввязываться в чужие дела, а главное — не попадаться на глаза полиции. Полицейский, делая обход, не любит, чтобы у него путались под ногами, и тут уж не жалуйся, если он нарушил твой покой и выгнал из бака. Этот бак надо ценить, он служит и источником пропитания, и местом отдыха.

Наступил жаркий сезон с его неизбежными спутниками — тучами мух и пыльным ветром, гулявшим по маленьким улочкам и переулкам. И люди и животные задыхались. От сухости кожа у Майны и Меджи начала шелушиться. Съедобных продуктов в баках стало меньше, приходилось чуть ли не вырывать их у бродячих собак. Вонь разлагающихся отбросов сделалась невыносимой, и конторские курьеры с их нескончаемой почтой, прежде пользовавшиеся в целях экономии времени переулками, теперь старались ходить только по главным улицам. Улочки и переулки были предоставлены бродягам и нищим. Как ни странно, имеете с увеличением количества пыли и мух возросло людское население этих улочек: среди пришельцев Майна встретил и некоторых своих старых дружков, только что выпущенных из тюрьмы и намеревавшихся начать в трущобах новую жизнь. Майна советовал Медже держаться от этих людей подальше. Он считал, что тот, кто однажды попробовал тюремной жизни, рано или поздно снова попадет за решетку.

Майна стал искать выход из создавшегося положения: конкуренция усиливалась — медлить было нельзя. Он посоветовался с Меджей, и они решили поискать заработка в предместьях города. Обычно это была случайная работа, которую они выполняли под бдительным оком толстых хозяек: рубили дрова на зиму, поливали огород или клумбу. Заработав таким способом немного мелочи, они позволяли себе роскошь выпить в каком-нибудь киоске по чашке чая. Иногда Майне удавалось раздобыть целую сигарету, которую он растягивал на два дня.

Но вот жаркий сезон кончился, начались дожди. Равнодушное небо изливало на дороги свою долю несчастий. Канавы наполнились дождевой водой, перемешанной с мочой, жить в сточных трубах стало небезопасно. На улицах стояли лужи и дул холодный ветер, заставлявший парней искать укрытия в углах и тупичках. Пищевые продукты, выбрасываемые из супермаркета, размокали и становились несъедобными задолго до того, как попадали в руки парней.

Теперь, когда наступили холода и приспело время колоть дрова, все, у кого было две руки и кто хоть немного владел топором, ринулись в зажиточные пригороды. Конкурировать с этими ордами Майне и Медже было не по силам, поэтому они нашли другой источник заработка. Старая помятая алюминиевая посуда, медная проволока, фляги, консервные банки и прочий металлический лом в больших количествах можно было обнаружить в мусорных баках. Майна и Меджа собирали все это и продавали человеку, который был связан с главным скупщиком. Все, что имело хоть какую-нибудь ценность, попадало через посредника на огромные склады, расположенные на окраине города. Но никто не знал, куда отправлялось это «добро» дальше.

В этот сезон «большого бизнеса» парии поняли одно: что бы ты ни делал, как бы добросовестно ни трудился, достойного вознаграждения не получишь. Все норовят тебя обмануть — от оборванца — скупщика металлолома до толстухи хозяйки, для которой колешь дрова. «Ну хватит», — скажет она и исчезнет в глубине дома, куда ты не смеешь войти, чтобы потребовать плату. А в это время к дому подъезжает возвратившийся со службы ее муж, и ты вынужден убираться восвояси, пока он тебя не увидел.

А скупщик утиля — и того хуже. Он не торгуется, он диктует:

— Двадцать центов.

— Двадцать центов? — не верит Майна. — Да одна вот эта фляга потянет на шестьдесят. Здесь, по крайней мере, два фунта металла. Двадцать центов!

«Король» металлолома измеряет парней презрительным взглядом.

— Я-то хорошо знаю цены. Таких фляг сейчас на складе полно. Затоварились, понятно?

Майна с сомнением качает головой. За две недели труда они с Меджей всего-то десяток таких фляг нашли, а скупщик говорит «затоварились».

— Если таких фляг, как ты говоришь, полно, тогда взял бы да и собирал их сам. Зачем к нам-то за ними ходишь?

— Ну, мне некогда с вами болтать, — отмахивается скупщик. — Продаете или нет? У меня и без вас дел много. — Сказав ото, он берется за свой мешок, делая вид, что хочет уйти.

Меджа прикидывает: десять фляг по двадцать центов за штуку — итого два шиллинга. Да металлолома на шиллинг. Все же три шиллинга лучше, чем старые фляги. Есть-то их не будешь. Майна же готов растоптать все эти фляги и послать скупщика к чертям.

— Погоди, — останавливает Меджа скупщика. — Двадцать пять центов за штуку, идет?