Но Меджа решил не сдаваться.
— А вы испытайте. Вот увидите, я…
— Нет, брат, ничего не получится. Вот, взгляни на эту каменную громаду.
Все трое повернулись к высокой зубчатой твердыне. Массивная, внушительная, она с вызовом встретила их взгляды. Меджа чуть ли не физически ощутил ее мощь и несокрушимость. Почти под стать могучим плечистым фигурам мастера и рабочих-горняков.
— Понятно теперь? Попробуй долбить эту глыбу. Глядеть на нее, и то страшно. Силища! А ты хочешь идти на нее с кайлой. Да вряд ли ты и молот-то поднимешь. Нет, не возьму я тебя на эту работу. Не могу.
Меджа не знал, что еще сказать. Он готов был заплакать. Ему оставалось только уйти, но в это время заговорил Нгиги:
— Ты можешь взять его на испытательный срок, начальник.
— Что? — вскинулся на него мастер и, переведя взгляд снова на Меджу, сказал: — Бесполезно это, попятно? Хорошо, что ты такой настойчивый, но нет смысла даже пробовать. Не выдержишь ты испытания, а раз не выдержишь, то и платы никакой не получишь. Уходи.
— Ну, дай ему попробовать, начальник, — не отставал Нгиги.
— Пожалуйста, — взмолился Меджа.
— Я же сказал. Впрочем, черт с вами… — Мастер махнул рукой. — Что я теряю? Ладно. Бери вон ту кайлу и молот. Нгиги, набери ему мешок клиньев.
Нгиги, довольный, пошел за клиньями. Пусть поработает бедняга. Раз он этого хочет, то, может, и справится.
Меджа стоял рядом с мастером и смотрел, не сводя глаз, на скалу. Казалось, она поглядывает на него со злой и глупой усмешкой.
— Видишь стену? — начал объяснять мастер. — Когда принесут клинья, ты будешь рубить ее. За день должен вырубить, по крайней мере, десять кубических футов камня. Это твоя норма. Для пробы… Слушай, парень, не лучше ли тебе сначала поднакопить силенок, а уж потом идти к нам работать?
Меджа не отвечал. Легко сказать «поднакопить силенок». А как их поднакопишь, если желудок пустой? Но он не сказал этого мастеру. Не поймет. Да и никто на свете не поймет его положения. Кроме одного человека — Майны. Один лишь Майна познал вместе с ним горькую долю. Все остальные живут день за днем, спокойно наблюдая, как всходит и заходит луна. А для Меджи каждый нарождающийся день означает новые страдания, новые бесплодные блуждания по бесприютному белому свету.
Вернулся Нгиги и опустил на землю мешок с тяжелыми стальными клиньями.
Покачав головой, мастер ушел. На ходу его выпуклые мышцы то натягивались, то расслаблялись, точно стальные тросы.
Проводив мастера взглядом, Нгиги спросил:
— Он объяснил тебе, что делать?
Меджа кивнул и судорожно сглотнул слюну, Нгиги, с мешком на спине, пошел первым. Меджа, преодолевая боль в руке, возился с молотом и кайлой. Дробилка, словно смеясь над его бесплодными попытками взвалить их на плечи, грохотала и изрыгала густую белую пыль от камней, которые с такой жадностью грызла. А каменный монолит, нависавший над ним, будто корчил ему презрительные рожи. Наконец Меджа, потный и запыхавшийся, перевалив молот через плечо, а кайлу таща за собой волоком, двинулся вслед за Нгиги.
Тем временем другие рабочие, сильные, волевые, энергичные люди, какими и должны быть настоящие мужчины, несли свои молоты и кайла безо всякого труда, словно они были из легкого дерева. И ни один из этих мужчин не обратил внимания на задыхавшегося от пыли человека, с таким трудом тащившего свой инструмент на испытательный забой.
Дойдя до груд щебня, Нгиги остановился, поджидая Меджу. Когда тот приблизился, он сочувственно покачал головой, взял у него кайлу и с необычайной легкостью вскинул ее себе на плечо. Многие горняки уже приступили к работе, и в воздухе раздавались лязг металла о металл, песни и соленые шутки. Каждый из них, вырубив для себя каверну, спешил расширить ее, пока еще не жарко и не ослабли силы. Кое-кто, завидев Меджу, прекращал на минуту работу и провожал его удивленным взглядом.
Примерно в четверти мили от дробилки карьер сузился, и Нгиги с Меджей прошли в самый конец ущелья. Здесь никто не работал и было глухо почти как в подземелье. Грохот машины и голоса рабочих сюда едва доносились. Высокие каменные стены сходились так близко, что Меджа ощутил себя запертым в тесной камере, где потолок заменяло небо.
Нгиги сбросил с плеча кайлу, и она со звоном ударилась о камни. То же сделал с молотом Меджа. Он тяжело дышал.
— Ну, вот мы и пришли, — сказал Нгиги. — Здесь спокойнее. Там, где все, тебе было бы труднее работать. Зубоскалы, с ними насмеешься до упаду. А тут никто не помешает. Приступай немедля, пока солнце не начало припекать.
Меджа растерянно моргал глазами. Весь запас сил у него истощился уже за то время, пока он добирался до этого места.
— А как мне… — Он даже не знал, о чем спросить. Так много здесь нового и непонятного!
Нгиги показал рукой на каменную стену.
— Начинай в любом месте. Готовых инструкций тут нет. Главное — вырубить в этой чертовой стене девять кубических футов камня, а как ты это сделаешь — не имеет значения. Делай — и все.
Меджа взглянул на монолит, которому не было ни конца, ни края.
— Может быть, вы отмерите…
Нгиги покачал головой.
— Неоткуда отмеривать, пока ты не начал работать. У тебя есть все: кайла, клинья, молот. И есть желание. Бери молот и бей по камню. Отломится кусок, и сразу увидишь, как пойдет дело.
Нгиги повернулся и пошел. Но за изгибом стены остановился и стал незаметно наблюдать.
Меджа бросил последний робкий взгляд на скалу и, собрав все силы, поднял молот. Но поскольку весь заряд энергии у него уже иссяк, то удара не получилось. Молот со звоном отскочил от стены и грохнулся наземь, всего в нескольких дюймах от больной ноги. Меджа попробовал ударить еще раз, но результат был тот же.
Нгиги выбежал из своего укрытия и с тревогой спросил:
— Ушибло?
Меджа стоял в полной растерянности.
— Так камни не рубят, — сказал Нгиги. — Дай покажу. Тут надо аккуратно, а то покалечишься.
Он поплевал на ладони и правой рукой взялся за ту часть рукоятки, которая находится ближе к стальному бруску, а левой — за ее конец.
— Вот так надо держать. А теперь…
Он размахнулся и ударил: во все стороны полетели осколки. Ударил еще два раза, и у его ног образовалась небольшая куча камней.
— Крепкая. Плохо поддается, — сказал он, опуская молот. — На силу, брат, надо отвечать силой. Бить — так уж бить. Жалеть нечего. Не отступай.
Меджа снова взялся за молот.
— Опять неправильно, — сказал Нгиги. — Одна рука сюда… — Тут он заметил, что рука у Меджи изуродована. На его лице появилось такое же испуганное выражение, какое Меджа видел на лице своей сестренки Вамбуи.
— Что у тебя с рукой? — спросил Нгиги.
— Несчастный случай.
Как ни старался Меджа скрыть свое увечье, а все равно узнали. И приказчик, наверно, узнает и уже не разрешит больше работать. Нгиги смотрел на обезображенную руку, боясь прикоснуться к ней.
— Какой несчастный случай?
— Да так, пустяки.
Как и в тот раз, при встрече с сестрой, ему вдруг почудился гудок злосчастного автомобиля. Он инстинктивно обернулся: никакой машины не было. Неумолимая скала по-прежнему смотрела на него сверху вниз и ухмылялась своей каменной ухмылкой. Лицо у Меджи вспотело, руки дрожали. Он снова повернулся к Нгиги, в его горящем взгляде были и страх, и гнев, и смущение.
— Уж не захворал ли ты? — спросил Нгиги, с подозрением уставившись на Меджу.
Меджа кое-как оправился от смущения и взял у него молот.
— Нет. Я здоров.
— Ну, теперь ты знаешь, как надо рубить, — сказал Нгиги и отступил назад. — А мне тоже пора за дело. Как я уже сказал, готовых инструкций нет. Бей — и все.
На этот раз он даже не оглянулся. Уходя, с удивлением качал головой. Что могло довести этого беднягу до такого отчаяния? Странно, очень странно.
Меджа дождался, когда пройдет дрожь в теле. Он смотрел на скалу так, как смотрят на более сильного врага: знаешь, что он сильнее, а признаться в этом не хочешь даже самому себе. Постепенно чувство отчаяния переросло у него в злость, а потом — ив ненависть. Лютую ненависть к каменной стене, не желавшей поддаваться.
