— Никак не может без героизма, — засмеялся Вася.

— А ты можешь? — возмутился Игорь. — Или ты хочешь, чтобы о нас говорили: «А-а-а, это те самые, которые просидели у печки, хотя до Нии оставалось полшага?»

Вася ухмыльнулся.

— Слушайте мой приказ! — резко сказал Игорь. — Идем на последний штурм!

Через полчаса вездеход, натужно воя, втаскивал дом на склон между сопок. Дым из трубы тянулся хвостом. Ребята плелись сзади, поддерживая друг друга. Лишь Лева ехал в доме на нарах. От слабости он не мог подняться.

Перед самым гребнем полоз домика уперся в камень. Вездеход забуксовал на месте.

— Вперед, Ахмет! Вперед! — азартно кричал Игорь. — Рвани как следует!

Ахмет рванул. Из трещины, которую Игорь когда-то замазал грязью и о которой уже забыл, вырвался крюк и, как снаряд, ударил по вездеходу.

Второй трос запел, как струна.

Ничего не видя из кабины. Ахмет рванул еще раз, вырвав и второй крюк. Освобожденный вездеход прыгнул через гребень и ударился о землю, вильнул и влетел в глубокую яму, подняв тучу снега.

В это время дом покатился назад — вниз по склону. Скрипя и покачиваясь, набирал ход.

— Там же Лева! — с ужасом крикнула Женя. И бросилась вслед за домом, крича: — Лева! Лева!

Дом налетел на огромный валун и вздыбился, словно взорвался. Крыша слетела с него, как шапка. Бревна стали торчком, а потом попадали грудой. Из-под этой груды синей струйкой потек дымок.

Игорь Любавин, стоя на гребне, с ужасом смотрел то на торчащий из снега вездеход, то на груду бревен.

Больше всего ему хотелось, чтобы все вдруг оказалось как было: вездеход, домик и Вася с Дедом играют в шахматы.

Сперва Иванов почувствовал, как вода заливается в сапоги, трогает ледяными пальцами грудь. Потом тело как будто отмерло. Только глаза еще жили. Они мерзли.

Держась за лед левой рукой, правую он погрузил в воду и нащупал на поясе нож. Он перерезал ружейный ремень и положил ружье поперек полыньи. Потом он перерезал лямки рюкзака, поймал его в воде и выкатил на лед.

Намокшая одежда тянула ко дну. «Ну, — сказал он себе, — давай!» Он знал, что сил хватит лишь на один рывок, что второго раза не будет. Сосредоточившись, он рванулся из полыньи и быстро откатился от нее по льду.

Потом он вскочил и побежал.

Все тело жгло и ломало. Но Иванов радовался этой боли, потому что боль — это жизнь. Но и боль уходила с каждой секундой. Ноги стали подламываться. Он споткнулся и упал.

«Отпрыгался!» — лежа в снегу, подумал Иванов.

Он сел и, с трудом разлепив веки, посмотрел на высокий берег. Что-то знакомое увидели его глаза, но угасающее сознание уже не в силах было подсказать, что это и откуда знакомо.

Однако Иванов встал на колени и полез на высокий берег. Он лез, прорывая в снегу глубокую борозду, скатывался вниз и снова лез.

Он долез до верха и, с трудом разодрав смерзшиеся ресницы, увидел древнее зимовье — охотничью избушку, коряво сложенную из огромных лиственничных стволов. Дверь была задавлена сугробом, и он долго ползал, разрывая коленями снег.

Наконец он открыл дверь, ввалился в избушку и упал на утоптанный земляной пол. Сложенный из камней очаг был набит дровами. Из-под дров торчал ком свившейся бересты.

Спасение было рядом, но Иванов не в силах был зажечь огонь. Ему хотелось плакать от обиды, но он давно разучился плакать.

С трудом он сел на земляном полу.

Правая рука оказалась на коленях, против отворота полушубка. Иванов осторожно навалился на локоть и стал впихивать руку внутрь. Через некоторое время он ощутил сырой мех полушубка и обрадовался: рука оживает! Он забрался ею под свитер и стал отогревать на теле. И когда руку заломило от боли, он обрадовался еще больше и нащупал аварийную коробку спичек.

Он развернул полиэтиленовый мешочек, достал из коробки горсть спичек, чиркнул всей горстью и сунул под ком бересты.

Потом он разделся и стал растираться снегом.

Зимовье топилось по-черному, без трубы. Дым плавал слоями и уходил в выпиленную в потолке дыру. Разложив у огня мокрую одежду, Иванов сидел пригнувшись, чтобы не задохнуться. И топил, топил… Его бил озноб. Он никак не мог согреться.

Чтобы пополнить силы, Иванов съел всю тушенку, остатки печенья и, натаяв снега, выпил целый котелок чая.

Спальный мешок внутри оказался сухим. Иванов вывернул его мехом наружу и лег вблизи очага. Ясность мыслей вернулась к нему, и он стал думать, чья же это избушка: не Василия ли Бугра?

Иванов забылся. И чудился ему старинный струг, а на нем казаки. Плывут и плывут они на восток по большой незнакомой реке…

Утром Иванов почувствовал слабость. Тело ломало.

Попив чаю, Иванов собрался и побежал, чтобы разогреться. Он бежал до тех пор, пока мускулы не налились горячей силой. Перед ним оказался склон хребта. Медвежьи следы поднимались вверх.

Добравшись до голых зазубренных скал, Иванов лег на камни и заглянул вниз. Прямо под ним было круглое горное озеро, похожее на арену цирка. С крутых обнаженных берегов свисали, как змеи, белые корни.

То, что он сперва принял за обломок скалы, вдруг зашевелилось. Иванов достал бинокль и увидел медведя. Медведь был тощий. Его шерсть свалялась и висела клоками. Он поедал белые корни.

Иванов проверил ружье.

«Не хотелось бы мне тебя убивать, разбойник, — подумал он. — Но сам виноват. Теперь спасай десант ценой собственной шкуры».

Он выстрелил. После секундной паузы послал вторую пулю и сразу же перезарядил ружье. Но больше стрелять не пришлось. Взревев, медведь упал.

Освежевав зверя, Иванов набил мясом рюкзак, развел костер, зажарил большой кусок медвежатины, вдоволь поел и попил чаю.

Спустившись с хребта, он срезал молодую ель, укрепил на ветках тяжелый рюкзак и двинулся в обратный путь, таща за собой волокушу.

Почти не останавливаясь, Иванов шел весь день, всю ночь и еще полдня. А потом увидел торчащий из снега вездеход.

А с гребня ему открылась вся картина. Внутри разложенного четырехугольником костра сидели и лежали люди. В костре горели бревна, из которых был сложен дом.

Иванов подбежал.

Вася и Дед тревожно склонились над Левой, который лежал, укрытый несколькими полушубками. Иванов молча пощупал его лоб. У Левы была высокая температура.

— Руку ему бревном придавило, — сказал Дед. — Я шины наложил.

Всякое несчастье Иванов понимал как работу, которую надо срочно сделать, чтобы это несчастье преодолеть. Поэтому он немедленно начал действовать. Разыскал в обломках ведра, набил их снегом и в одном поставил вариться чай, а в другое бросил несколько кусков медвежатины. Он напоил всех бульоном, а потом дал по куску мяса. Десант стал оживать.

Иванов послал Ахмета и Голуба откапывать вездеход, а остальным приказал ставить палатку.

В этой лихорадочной работе все как-то забыли думать о своей слабости и невольно взбодрились и подтянулись.

Видя, что дело пошло на лад, Иванов внимательно огляделся, соображая, не упустил ли чего. И в это время в голубом разрыве тумана показался вертолет. Иванов выхватил у Игоря ракетницу и послал в небо три красных ракеты, что означало: «Прошу срочной помощи. Беда!» А затем выстрелил тремя зелеными ракетами, что означало: «Победа!»

Колонна автомашин ушла к Ние, а десант Иванова прибыл в Усть-Кут.

Сам Иванов, лежа на койке, читал газеты. Лева писал. Он задумал написать книгу «Русские в Восточной Сибири» — от лихого казака Васьки Бугра до Александра Иванова: хроника подвигов и открытий. Бывший сапожник отдал в его распоряжение драгоценный сундук. И Лева строчил, гремя по столу закованной в гипс рукой. И когда Лева шел по Усть-Куту, сдержанный, в гипсе, со старинной книгой под мышкой, то был похож на ветерана.