— Надо ж дойти до такого дела, а? Батька наш всю жизнь горб на работе гнул, любую копейку по́том обмыл, ни одна нечестная полушка к его рукам не прилипла. А ты ведь рабочим человеком жизнь начинал.
— А я кто, по-твоему? — закричал Костя. — Вот они, — он руки вперед выкинул: — В мозолях! Пальцы как грабли!
— Не кричи, пожалуйста, — Кириллу-то неприятно, но голос не повышает. — А кто ты есть — отвечу. Паразит!
Костю будто кто в бок шилом ткнул, хотел на Кирилла броситься, только я посередке встала. Кирилл же поднялся, повторил тихо: — Паразит, где хочешь скажу. За новую жизнь драться не хочешь, живот бережешь. Свободу, которую новая жизнь принесла, в корыстных целях используешь, на слезах сиротских богатство нажить хочешь? Не дадим!
— Я своими руками добываю!
— За счет других. В последней раз пришел поговорить с тобой, думал, найдем общий язык. Ладно, и на этот раз не удалось.
И уже с порога, так это от сердца будто оторвал:
— И все-таки жаль мне тебя. Слепой ты!
Дядя Кирилл в тридцатые годы поехал в деревню создавать колхозы, двадцатипятитысячником. Его застрелили кулаки из обреза. Такой человек был! Ему бы памятник поставить, да вот не догадается никто!»
* * *
На этом заканчивались записки Огневой.
Удивительная встреча
Григорий Петрович долго размышлял над записками Огневой. Нужно отдать ей должное — она объективный человек. На свою семейную хронику не наводит глянец. И это делает ей честь. А ведь от соблазна удержаться трудно. Своего отца, этого бродягу-отщепенца, могла бы представить этаким романтическим героем.
Андреев живо вспомнил Огневу, увильдинскую ночь у костра, бойкие малиновые зайчики в очках, ее вдохновенное лицо, когда она рассказывала про Силантия Сугомака. Ему захотелось с нею увидеться, чтобы передать тетради и высказать свое о них суждение.
О встрече они не договорились, и Григорий Петрович решил наведаться к редактору. Но тот, оказывается, сегодня был на заседании бюро горкома партии и едва ли освободится скоро. Адреса Огневой Андреев не знал, но если бы и знал, то едва ли бы отважился пойти туда незваным. Так и вернулся домой ни с чем. На другое утро, когда Григорий Петрович с матерью сел завтракать, к дому подкатил редакционный «газик». Ловко выпрыгнула из него Огнева. Он заволновался, а ему меньше всего хотелось, чтоб мать заметила его волнение. Встретил Огневу у ворот. Она энергично пожала ему руку и улыбнулась:
— Не ждали?
— Не ждал. Заходите.
— Спасибо, не могу.
— Тогда минуточку, тетради я вам сейчас вынесу.
— Пустое. У меня другая цель — приехала звать вас с собой.
— Меня? — удивился Андреев.
— Да, вас. Хочу познакомить с одним интересным человеком. Не покаетесь.
Григорий Петрович усмехнулся, качнув головой — и заманчиво, и вроде бы неудобно. Но особых планов на этот день у него не намечалось. И откровенно говоря, желание побыть с Огневой у него было.
И вот старый «газик» снова подминает под себя километры. Мчит по той же дороге — к Увильдам. Огнева опять устроилась на переднем сиденье. У Андреева не было уже той легкости, той раскованности, какая была в первую встречу с Огневой, в чем-то он себя чувствовал виноватым, но в чем и перед кем, он бы и сам себе не объяснил. Она повернулась к нему и спросила:
— У вас скверное настроение?
— Да что вы!
— А то, гляжу — нахохлились, гроза, да и только! Кстати, вы успели прочесть мой опус?
— Да.
— И как?
— Прилично. Журналист из вас получился бы.
— В устах журналиста это, видимо, высшая похвала?
Григорий Петрович только пожал плечами.
Машина миновала Сайму, круто свернула вправо, на узкую мягкую дорогу, пробивающуюся сквозь заросли липы, ольхи и черемушника, и выскочила на открытый берег. Григорий Петрович увидел костер, а возле него массивную фигуру старика Куприянова, который, как видно, варил уху. Над костром висело ведерко, на каменной плитке лежала приготовленная рыба — лини, окуни и разрезанная на части щука. «Не с отцом ли решила знакомить меня Огнева? — насмешливо подумал он. — После всего, что я о нем узнал, он несимпатичен мне. Кирилл сгорел во имя революции, а этот отсиделся в конуре — и жив вот!»
Огнева между тем выпрыгнула из кабинки на землю и крикнула:
— Ну, что, кашевар, скоро кормить будешь?
Куприянов вскинул лохматые брови и ответил:
— Ишь прыткая какая! Малость и подождешь.
— Знакомься, тятя, это Андреев.
Старик глянул на Григория Петровича вприщур. Глаза у него оказались острые и цепкие, с неприятной хитринкой.
— Мы знакомы, — поспешил Андреев. — Вместе ершей на Сугомаке ловили.
— Может, и ловили, — уклончиво отозвался Куприянов.
— Ты ж про Лутонюшку ему рассказывал.
— А, а! — наконец вспомнил старик. — Ну как же! Так ты чей, говоришь?
Григорий Петрович повторил.
— Ну, ну, Павлыча сын, знавал я твоего отца.
Куприянов принялся колдовать возле костра. Огнева подошла к самой кромке берега. Озеро было гладким. Лесистые берега отражались в нем чище, чем в зеркале. Слева у островка грива зеленых камышей, а около них замерла черная лодка — рыбак. Противоположный берег кутался в уютную дымку. Огнева сложила руки рупором и звонко прокричала:
— Ого-го-го!
Голос ее гулко прокатился по озеру и замер вдали. Рыбак зашевелился, приподнял соломенную шляпу и помахал ею в знак того, что видит и слышит и спешит хлебать уху. «Вот оно что, — подумал Григорий Петрович. — Это, видимо, и есть тот интересный человек?»
Андреев почему-то заволновался и, чтобы скрыть это, поднял плоский отшлифованный камушек и бросил его на воду касательно с расчетом, чтобы он на поверхности остался как можно дольше. Камешек, подпрыгивая, скользнул по гладкой поверхности, и Григорий Петрович считал, сколько он «съел блинов». Четыре. Огнева засмеялась:
— Мало! Смотрите я!
Рыбак смотал удочки и сейчас греб к берегу. Огнева взяла камешек и бросила его. Съела пять «блинов». И победно поглядела на Андреева. За прозрачной броней очков задорно и ласково смеялись ее голубенькие глаза. Он изловчился и пустил камень по воде, что она сбилась считать «блины» и подняла обе руки:
— Сдаюсь!
Шофер поставил машину под куст боярки, постелил возле нее коврик и прилег на него с книгой.
Рыбак подплыл, лодка врезалась в гальку. Огнева взялась за скобу и подтянула ее на берег. Рыбак был в спортивных брюках, майке и в соломенной шляпе. Руки еще не загорели. Значит, на солнце впервые. Упругие бицепсы играли. И вообще он красив телом. Лицо волевое, а глаза синие, приветливые, но твердые.
— Где же твоя рыба? — спросила Огнева.
— Ни черта не клюет, — сознался тот, выбираясь из лодки на берег. — Две малявки всего и клюнуло.
Андреев стоял поодаль, и у него пробуждалось к этому человеку нечто вроде зависти. И еще больше томила неловкость — не свой тут человек, пришлый. И чего это его потащило в чужую компанию?
— Да, — вспохватилась Огнева, — знакомьтесь, пожалуйста.
Она подвела рыбака к Андрееву. Григорий Петрович протянул руку, называя себя. Рыбак представился:
— Алексей Куприянов!
Андреев, обескураженный такой неожиданностью, беспомощно оглянулся на Огневу. Вот так сюрприз преподнесла она ему! Синие твердые глаза Куприянова внимательно и оценивающе глядели на Андреева.
— Забавно! — вдруг улыбнулся Куприянов. — Заново знакомимся! А когда-то и дубасили друг друга запросто.
— Было! — засмеялся Григорий Петрович. — Но кто старое помянет, тому глаз вон!
— Зачем же вон? Я это старое сейчас вспоминаю с умилением. Вроде бы происходило-то в далекие сказочные времена.
— Не говорите, — грустно согласился Андреев.
Старик расстелил на поляне брезент. Огнева нарезала хлеба и расставила эмалированные миски. Алексей из рюкзака извлек старинную пузатую бутылку с красивой бронзовой этикеткой. Расставив в шеренгу, словно солдат, стопочки, стал наливать в них жидкость, похожую на вишневый сок. Расселись вокруг брезента, кое-как сговорили шофера разделить компанию, и Алексей поднял тост. Он поглядел на всех с улыбкой, и глаза у него сейчас не были твердыми, а приветливо-трогательными. Сказал тихо:
