— Гуляй, майор, гуляй! Не видишь, битва при Ватерлоо началась? — тяжело дыша, проговорил он.

Лицо майора покрылось красными пятнами. Он был «при исполнении» и должен был что-то сделать.

— Товарищ подполковник, прекратите! — нервно взвизгнул он. И вдруг: — Немедленно предъявите ваши документы! И вы тоже, товарищ майор! — это он уже мне.

Я расстегнул карман гимнастерки и вытащил свое служебное удостоверение, в которое были вложены командировочные документы. Начальник патруля взял их, а потом снова обратился к моему товарищу, который продолжал мутузить усачей:

— Товарищ подполковник, я же вам сказал!

Жора наконец остановился.

— Ну что ты, ей-богу, пристал? Дай мне душу отвести. Ты вот не сидел в горах и не знаешь… А у нас задницы опухли — хочется порезвиться, — заявил он майору.

Жора потом долго не хотел показывать документы, обзывал майора последними словами, грозил ему кулаком, называл «тыловой крысой», но наконец все-таки сдался.

— Вот что, товарищи, сейчас вы пойдете со мной в комендатуру — там и разберемся, — сказал он.

В эту самую минуту словно из-под земли возник Харевич. Он узнал меня и очень обрадовался. А когда понял, что с нами приключилась беда, стал отбивать нас у патруля.

— Майор, это боевые офицеры, — говорил он, с удивлением разглядывая мой синяк под глазом. — Отпусти их, не мучай. Им и без тебя несладко живется.

Я тоже обрадовался Харевичу, но мне было стыдно перед ним. «Что он может обо мне подумать?» — мелькнуло у меня в голове.

— Ну же, отпусти их, майор! Они войной трахнутые и ничего не соображают, — снова услышал я голос Харевича.

Он, как и мы, был одет в полевую форму. Парадной на войне мы не имели и даже в отпуск или командировку выезжали в обычном камуфляже. Правда, мы с Червоненко взяли с собой и бушлаты, но они нам не пригодились: в Махачкале зимой еще и не пахло.

Харевич, Харевич, добрая ты душа, как же я тебе рад, думал я, переминаясь с ноги на ногу и безнадежно и безучастно глядя куда-то вдаль. Туда, где осеннее поблекшее солнце устало опускаюсь в густую городскую зелень. Мирно шуршали шинами машины; мимо нас не спеша проплывали чьи-то чужие умиротворенные лица; теряли очертания, растворяясь в вечерних сумерках, дома, и лишь в верхних этажах высотных зданий еще ярко блестели оконные стекла, продолжая отражать закатное зарево.

В тот день Харевич проснулся рано. Накануне он пообещал женщинам свозить их в Махачкалу. Впрочем, он давно хотел сделать им подарок. Поешьте мороженого, посмотрите кино. Забудьтесь немного.

Весь этот год медсанбатовские медики работали как проклятые. Раненых все везли и везли. В операционной свет не гас ни днем ни ночью. Люди были измотаны до предела. Особенно доставалось хирургическим сестричкам — их в батальоне было две, и они были нарасхват. Поэтому поездку в город Леля и Илона восприняли как дар божий.

— Ой, спасибо вам, Марк Львович, дорогой! — воскликнули они и бросились обнимать и целовать своего начальника, когда он объявил им о поездке. — Мы так счастливы, так счастливы!..

Харевич не ожидал такой реакции и даже вспотел от удовольствия. Он снял фуражку и промокнул платком лысину.

Сейчас, стоя возле духана и стараясь уговорить патрульного майора отпустить с миром офицеров, Харевич тоже промокал свою лысину платком. Патрульный был малым упрямым и не реагировал на просьбу подполковника. И тут на помощь своему начальнику пришли сестрички. Они выступили вперед и стали наперебой уговаривать майора. Они говорили что-то о боевом братстве, об офицерской солидарности, о расшатанных нервах, о том, что негоже наказывать тех, кто проливает кровь, сражаясь за Россию. При этом они использовали все средства, начиная с обезоруживающих кокетливых улыбок и кончая обещаниями нажаловаться на майора «куда следует», если он не отпустит с миром бедных офицеров. Неизвестно, что из этого арсенала больше подействовало на начальника патруля, только наконец он сдался и вернул нам удостоверения.

Потом Илона рассказывала, что возле нас они оказались совершенно случайно. Они как раз тогда вышли из кинотеатра и собирались пойти где-нибудь перекусить. В этот момент и услышали крики. И каково же было их удивление, когда они увидели, как патруль пытается задержать их старого знакомого.

— Вот вы, товарищ майор, оказывается, какой, — глядя на мой фингал под глазом, с иронией в голосе произнесла Леля. — А я-то думала, вы тихоня.

Я покраснел. Было стыдно.

— Собственно, ничего плохого мы не сделали, — попробовал объясниться я. — Ну перебрали малость, и что?

В этот момент из-за моей спины вырос водитель Мишка.

— Да вы-то, товарищ майор, при чем здесь? — стал выгораживать он меня. — Вы же совсем трезвый. Да и слова тем усачам не сказали. Если бы не товарищ подполковник…

— Цыц, салажонок! — прикрикнул на него Червоненко. — Еще не дорос, чтобы старших судить. И вообще, двигал бы ты отсюда…

— Правда, Миша, ступай в «уазик», — сказал я ему, понимая, что солдат уже и без того слишком многого насмотрелся.

Мишка ушел, а мы еще какое-то время топтались возле духана и соображали, что нам делать. С Ашотом мы рассчитались, и он был доволен. Теперь стоял и о чем-то беседовал с «нашими» дагестанцами. Те по-прежнему были возбуждены и метали в нашу сторону молнии. Заметив это, я шепнул Харевичу, чтобы он помог мне увести Жору — иначе, мол, драка вспыхнет с новой силой. Харевич понял меня, и мы, взяв подполковника под руки, повели его к «уазику». Потом мы еще какое-то время уговаривали его сесть в машину, но он был настроен по-боевому и его тянуло на подвиги. С большим трудом нам удалось успокоить его. Жора сел в машину, сник и задремал.

— Куда вы сейчас? — спросил меня Харевич.

Я пожал плечами. Мне было все равно, куда идти, лишь бы только рядом со мной была Илона. Я был очень рад нашей встрече и не сводил с нее глаз.

— Товарищ майор, а, товарищ майор? Вы нас слышите? — не без иронии в голосе обратилась ко мне Леля. Заметив, что я не реагирую на ее слова, она сказала: — А между прочим, Илона не любит хулиганов.

Я не понял ее.

— Да, не любит, — повторила она. — А вы и есть хулиган. Пьете, мало того — деретесь на улице… Воспитанные люди так себя не ведут. Нет, я категорически против того, чтобы вы общались с моей подругой.

Это, конечно же, была только шутка, но Илона отреагировала на нее по-своему, бросив на подругу уничтожающий взгляд. Харевич тоже был не в восторге от Лелиного замечания.

— Прекрати, Самойлова, — одернул он ее. — Что пристала к человеку?

Чтобы как-то разрядить обстановку, он стал расспрашивать меня о том, как обстоят дела в полку, часто ли донимают нас «чехи». Потом поинтересовался, с какой целью мы приехали в Махачкалу. Узнав, что лично я приехал за медикаментами, он стал объяснять мне, где находятся дивизионные склады и как туда лучше добраться. Потом он сказал, что завтра поедет вместе со мной и поможет мне отобрать все, что мне необходимо. Я поблагодарил его и хотел откланяться, но Харевич вдруг предложил мне пойти с ними в ресторан. Я сослался на то, что у меня мало денег. Ерунда, сказал Марк Львович. Деньги, мол, найдутся — в медсанбате на днях была получка. А так как денежное довольствие им выдали за три предыдущих месяца, то, считай, они сегодня настоящие богачи. А коль так, гуляй, как говорится, рванина — мать пенсию получила.

Я чудом сдерживал эмоции. Еще бы! Мне предстояло целый вечер быть рядом с Илоной. Я с благодарностью посмотрел на Харевича. Спасибо, брат, подумал, век этого не забуду. Харевич будто бы прочел мои мысли и улыбнулся. Ладно, дескать, в следующий раз ты меня угостишь.

Ресторан назывался «Каспием». Здесь был уютный зал и мало посетителей. В основном одни мужики. Обслуживали также мужчины.

— Чисто мужской город, хотя название у него женское, — заметил Харевич. — Всюду одни усатые физиономии.

Я согласно кивнул.

— Это же южный город, — сказал я. — А на юге женское население старается не высовываться. Такие уж традиции. Здесь везде главенствует сильный пол.