Главная социальная, массивная причина, которая прямо затронула более половины населения РФ, порождена реформой. Она подорвала хозяйство страны и ту плановую систему, которая не допускала региональных социальных катастроф. Она сломала и ту административную систему, которая регулировала перемещение больших масс людей по территории страны, не допускала внезапного и неорганизованного межэтнического смешения. Подобное смешение неизбежно ведет к конфликтам, это определено самой природой этноса как типа человеческой общности. Вторжение в пространство такой общности большой массы «иных», не успевающих (или не желающих) следовать нормам местной культуры, неизбежно вызывает кризис, всплеск национального чувства.
Гиперэтнизм мигрантов — особый культурный продукт рыночной реформы, и, раз уж население России этой реформе не стало или не смогло сопротивляться, приходится этот ядовитый продукт глотать (как и многие другие подобные продукты). СМИ стараются отвлечь людей от разумного понимания причин тех проблем, которые породила миграция. Но власть должна была бы объяснить гражданам, что в рамках нынешней социально-экономической системы эти болезненные проблемы людям придется какое-то время терпеть. Если терпеть невмоготу, то есть два выхода: или добиться изменения социально-экономической системы, порождающей эти проблемы, или начать «молекулярную» войну всех против всех как вариант коллективного самоубийства.
В отношениях местного населения и мигрантов всегда возникает выбор: способствовать интеграции двух общностей или их взаимной изоляции («геттоизации» мигрантов). Но интеграция не идет самопроизвольно, по доброму желанию сторон. Это — «строительство», требующее творчества, усилий и ресурсов. Самопроизвольно возникает как раз «закрытость, сходная с осознанной самосегрегацией, [которая] невольно провоцирует повышенное и далеко не доброжелательное внимание окружающего общества к иммигрантам, создает потенциально опасную конфликтогенную среду» [56].
В. Малахов пишет: «Препятствия на пути к социальной интеграции побуждают мигрантов формировать собственные этнические сообщества, в рамках которых удерживаются язык и определенные культурные образцы. Подобные сообщества существуют сегодня практически во всех европейских странах… Особенно важно при этом, что такие группы характеризуются общностью социально-экономической позиции. Это придает каждой группе четкую маркировку» [57].
Процесс трудовой этнической миграции на постсоветском пространстве был отягощен формированием закрытых анклавных рынков труда, по большей части криминализованных. Возникла сеть промышленных предприятий в рамках теневой экономики, на которые организованно завозятся рабочие — мигранты. Их труд и быт не регулируются законом, заниженная цена их рабочей силы и неконтролируемая эксплуатация деформируют местный рынок труда. Это особый уклад «криминального капитализма».
Из основных публикации социологов, исследующих эти процессы, можно сделать вывод, что речь идет о возникновении в России важного узла противоречий и порочных кругов, причем тенденции запущенных процессов неблагоприятны.
Вот некоторые выводы исследователей (2005 г.): «Анклавные рынки [труда] создают возможность быстрого накопления капитала и выступают привлекательными, высоко криминализованными социальными пространствами, действующими преимущественно в городах России, вокруг и внутри которых сталкиваются интересы многих противоборствующих субъектов… Характер конфликтов создает редкостную по своей напряженности атмосферу, в которой довольно высоки риски столкновений на межэтнической, расовой, религиозной основе. Это предопределено экономической моделью анклавного рынка, его “идеологией”, которые создают “монополизацию” шансов для мигрантов, позволяют им преуспевать, эффективно защищаться от нетолерантного окружения и претендовать на статус, не соответствующий их нынешнему месту в иерархической лестнице» [56].
Это препятствует интеграции мигрантов и способствует их «геттоизации». Пока что российское общество и государство не имеют ни экономических, ни культурных, ни политических ресурсов, чтобы быстро и эффективно разрешить эту созданную реформой проблему. Но изучать ее и решать необходимо.
Ценностные изменения в общности промышленных рабочих
Ослабление и распад общностей происходят и при деформации системы ценностей и социальных норм. Как этот процесс протекает в общности промышленных рабочих? Общим фоном для процесса является резкое снижение тонуса гражданской активности всего населения России в целом.
Этот фон определяется так (2010 г.): «Оценки жизненных установок россиян в отношении развития в России практик гражданского участия свидетельствуют о том, что массовые умонастроения скорее располагают к уклонению от такого рода участия, нежели свидетельствуют в его пользу. Невысокий уровень гражданского участия предопределяется в нашей стране целым рядом факторов, включая низкую степень доверия людей к институтам гражданского общества, особенно политическим партиям и профсоюзам, т. е. к тем социальным образованиям, которые по самой своей природе и предназначению должны, что называется, “играть на стороне” общества, а также, что куда более важно, распространенную среди россиян уверенность в том, что гражданские инициативы не способны повлиять на существующее положение вещей, имеют малую “дальность” действия и могут, в лучшем случае, изменить ситуацию на низовом уровне…
Досуговая активность большинства россиян достаточно бедна и сосредоточена в основном на “домашней территории” (телевизор, радио, ведение домашнего хозяйства, чтение, просто отдых и т. п.), что позволяет рассматривать ее как разновидность, характерную для обществ традиционного типа. Общий вектор процессов, протекающих в этой области, указывает не столько на продвижение по пути культурной модернизации, сколько на ренессанс традиционализма» [4].
Рабочие вплоть до начала 1990-х гг. сохраняли внушенную советской идеологией уверенность в том, что они — класс-гегемон, отвечающий за судьбу страны. Приватизация и деиндустриализация вырвали этот элемент самосознания из мировоззренческой матрицы, на которой была собрана общность рабочих. Эта культурная травма обладает большой инерцией, да и никаких попыток ее лечения ни государство, ни общество не предпринимают.
Отметим важный факт: эти признаки трансформации общности рабочих наблюдались еще до перестройки, что в числе других факторов и сделало ее возможной. Этот процесс можно проследить по динамике когнитивной активности рабочих. В 1930 г. затраты времени на самообразование в среде горожан составляли 15,1 ч в неделю. С середины 1960-х гг. начался резкий откат. Среди работающих мужчин г. Пскова в 1965 г. 26% занимались повышением уровня своего образования, тратя на это в среднем 5 ч в неделю (14,9% своего свободного времени). В 1986 г. таких осталось 5% и тратили они в среднем 0,7 ч в неделю (2,1%) свободного времени. К 1997-1998 гг. таких осталось 2,3%. В 1980-1981 гг. в РСФСР обучались новым профессиям и повышали квалификацию на курсах 24 млн человек, повысили квалификацию 19,3 млн человек, из них 13,6 млн рабочих. В 1990-1991 гг. повысили квалификацию 17,2 млн, а в 1992-1993 г. 5,2 млн человек [42].
Это было важным, но еще слабым симптомом изменений. С начала реформ начались фундаментальные сдвиги и срывы. Прежде всего реформа привела к быстрому снижению места труда в системе жизненных ценностей рабочих, как и удовлетворенности трудом. Наблюдению за этим процессом посвящено большое число работ.
Вот выводы исследования нескольких предприятий разных форм собственности в 1994 г.: «За последние три года произошло существенное снижение значимости труда в системе жизненных ценностей. На обследованных предприятиях, вне зависимости от их типа, труд занял второе место после таких ценностей, как семья и ее материальное благополучие и здоровье. 71,4% опрошенных рабочих на арендном предприятии и 66,4% на акционерном не включили труд в систему своих жизненных ценностей. По сравнению с аналогичным исследованием, проведенным сектором в 1990 г., на Томилинском заводе произошло более чем двукратное снижение ценности труда…
