Основанием «Общественного договора» старой научной интеллигенции с советской властью были программные заявления и действия советского государства буквально с первых месяцев его существования. Декларации советской власти были подкреплены делом, власть в этой части своего дела стала выполнять чаяния российской научной интеллигенции.
Прежде всего надо подчеркнуть, что было принято стратегическое решение не демонтировать структуры прежней «императорской» организационной системы науки, а укрепить ее и сделать ядром и высшей инстанцией в строительстве советской системы. Академия наук в связке с университетами стала «генератором» сети научных учреждений, выполняя форсированную программу расширенного воспроизводства научного потенциала.
Уже в январе 1918 г. Совнарком запросил у Академии наук «проект мобилизации науки для нужд государственного строительства». В июне 1918 г. общее собрание Академии наук обсудило «Записку о задачах научного строительства». Именно согласование взглядов Совнаркома, представителей науки (и, что менее известно, бывших министров и промышленников царской России) позволило выработать и сразу начать ряд больших научнотехнических программ (ГОЭЛРО, геологоразведочных, эпидемиологических и др.). Даже политическое решение о переходе к НЭПу вырабатывалось по типу научной программы. Самым авторитетным экономистам-аграрникам России, Л.Н. Литошенко и А.В. Чаянову, было поручено подготовить два альтернативных программных доклада (была принята концепция А.В. Чаянова).
Уже в 1918 г. важной частью строительства отечественного научного потенциала стало создание условий для будущей атомной программы. Сырье для производства радия, предназначенное для отправки в Германию, было секвестировано и передано Академии наук. В декабре 1921 г. были получены препараты радия, в начале 1922 г. заработал завод.
Строительство науки планировалось как система. За структурную единицу сети был принят научно-исследовательский институт — новая форма научного учреждения, выработанная в основном в российской науке. Только в 1918-1919 гг. было создано 33 таких института.103 Они стали той матрицей, на которой сформировалась советская научно-техническая система. К 1923 г. число НИИ достигло 56, а в 1929 г. — 406.
С середины 1920-х гг. стала формироваться сеть проектно-конструкторских и проектных институтов. Первым из них стал Государственный институт по проектированию металлических заводов (Гипромез). Затем Гипрошахт, Гипроцветмет и др. С начала 1930-х гг. стала быстро развиваться сеть фабрично-заводских лабораторий, работавших в кооперации с НИИ. В 1925 г. ЦИК и Совнарком приняли постановление «О признании Российской Академии наук высшим ученым учреждением Советского Союза».
Накануне Великой Отечественной войны в стране в основном был создан, по словам С.И. Вавилова, «сплошной научный и технический фронт» (эта задача была поставлена в 1936 г.). Была создана большая сложная система, обеспечившая все критические проблемы развития и адекватная всем критическим угрозам стране. К началу войны в СССР работало свыше 1800 научных учреждений, в том числе 786 крупных научно-исследовательских институтов. Научная работа велась также в 817 высших учебных заведениях. Экзамен, которому подверглась эта система, был не идеологическим, а жестким и абсолютным — война.
Эта же система стала той базой, которая позволила предотвратить перерастание объявленной Советскому Союзу «холодной войны» в «горячую». Наука уже обладала мощностью, гибкостью и заделами, чтобы быстро выполнить большие программы по созданию ракетно-ядерного щита СССР.104 Достаточно сказать, что первая отечественная публикация о делении ядер при бомбардировке нейтронами (в Радиевом институте) была представлена в журнал всего через два месяца после публикации об открытии деления ядер в 1939 г. Это был результат работы, начатой в 1918 г.
Этот результат во многом был предопределен стратегическими решениями при выборе проекта научного строительства СССР на период примерно до 1960 г. Под этой стратегией была сильная методологическая база, созданная в Академии наук до революции.
Эти решения должны быть сегодня изучены без всяких идеологических пристрастий. Такое изучение нужно не для того, чтобы повторять те решения, а чтобы понять методологию выработки решений. Те решения были адекватны и целям, и условиям (ограничениям). Мы имеем опыт успешной большой программы в контексте собственной национальной культуры, игнорировать его неразумно.
Сейчас, изучая научное строительство в СССР 1920-1930-х гг., мы видим важную особенность, которую наша научная политика незаметно утратила в 1970-е гг. Она заключается в том, что выделяемые на это строительство средства никоим образом не были привязаны к показателям, сложившимся в развитых странах. Средства выделяли исходя из тех критических задач, решение которых для страны было императивом выживания. Уже во второй половине 1918 г. научным учреждениям было ассигновано средств в 14 раз больше, чем в 1917 г. Расходы на научные исследования во второй пятилетке выросли в 8,5 по сравнению с расходами первой пятилетки, а расходы на научное оборудование — в 24 раза.
Научное сообщество (в лице ведущих ученых) и планирующие органы государства определяли, какого масштаба и какой структуры наука необходима именно нашей стране, исходя из угроз и задач развития, и именно на рассматриваемый горизонт долгосрочного планирования. Это — рациональный подход, в то время как принятый после 1960-х гг. и сохранившийся в настоящее время подход является неразумным. Тот факт, что, например, в США на развитие науки направляется 3% ВВП, не может служить никаким критерием для России, Китая или Таджикистана. Между этими странами и США в данном вопросе не выполняются критерии подобия.105
Научное сообщество СССР могло выделить группу авторитетных ученых, которые смогли спокойно объяснить власти, в чем стратегическая необходимость для страны той или иной научной программы, несмотря на ее внешнюю «неэффективность». Академики — монархисты и кадеты — могли объяснить это В.И. Ленину в обстоятельных личных беседах и докладах. Академики А.Ф. Иоффе, П.Л. Капица и И.В. Курчатов могли в личных беседах объяснить это И. Сталину. Академик М.В. Келдыш — Н.С. Хрущеву, академик А.П. Александров — К.У Черненко. Почему сегодня власть говорит языком чиновников Минобрнауки, совершенно неадекватным ни состоянию России, ни состоянию науки?
В первые же месяцы после установления Советской власти началась реализация комплексной программы по изучению природных богатств России. Идея программы вынашивалась в Академии наук задолго до 1917 г. Особенностью ее было то, что назначение экспедиций далеко выходило за рамки получения конкретного знания о какой-то территории. Система экспедиций должна была на значительное время накрыть всю территорию СССР мобильной сетью ячеек научной системы, обеспечить присутствие науки во всех узловых точках страны.
До 1917 г. почти все научные учреждения России и 3/4 научных работников находились в Москве и Петрограде. Быстро изменить это положение не было возможности, и ученые двинулись на Урал, в Сибирь и Дальний Восток, в Среднюю Азию и Закавказье в экспедиционном порядке, постепенно превращая экспедиции в стационарные научные базы, затем в филиалы центральных научных учреждений, впоследствии в самостоятельные местные научные институты и центры.
В условиях быстрого преобразования в стране хозяйственных укладов, культуры и образования, государственной системы и права, типа межнационального общежития каждая экспедиция, прибывающая из Центра, становилась и важнейшим источником информации, и даже в некотором смысле носителем образа будущего. Возвращаясь в столицы и участвуя в работе обычно нескольких комиссий, научные работники были важным источником знания для государственного управления.
