Своеобразно формируется протестантская «надэтническая» идентичность, существенная для общегражданской. Благодаря деятельности протестантских миссионеров были созданы межэтнические и моноэтнические церкви. Как правило, в них особое внимание уделяется этнической идентичности; обычно новообращенные не меняют традиционный образ жизни и создают новое этноконфессиональное сообщество. Как отмечает социолог религии Ю.С. Ковальчук, в таких группах, тем не менее, нивелируется культурная самобытность «через формирование над-этнической, протестантской идентичности».56

Что касается интегративного проекта нациестроительства, актуализации общих ценностей и т. д., то в среде верующих он, как правило, встречает неоднозначное и даже настороженное отношение.

Как отмечает проф. В.В. Симонов, христианство возникло в строго национальном субстрате (как ересь в иудейской общине), однако быстро переросло национальные рамки и конституировалось как универсальная религия, отрицающая национальные перегородки («нет ни Еллина, ни Иудея, но всё и во всем Христос» — Кол. 3:11).

В социально-политической системе Византийской империи христианство играло роль религиозной базы гражданства более, чем национальность. И в дальнейшем в истории «национализация» христианских церквей всегда являлась функцией политического процесса. Рецепция элементов национальных культур (к которым, в частности, относится перевод Библии на национальные языки) в христианском богословии допустима, но поощряется прежде всего для миссионерских целей и при условии, что «небесное гражданство» всегда важнее и гражданских, и этнических интересов.

Степень вовлеченности христианина в мирские дела, обязательность патриотизма являются предметом споров христианских богословов, однако общим остается приоритет «Царства не от мира сего». Среди православных спор о небесном и земном гражданстве и их соотношении остается очень острым; нет согласия и среди тех, кто заинтересован в собирании страны и считает это своим христианским долгом: отсутствует единое мнение — следует ли строить, в разных формах, «православное русское государство» (таких большинство) или формально светское общество с христианскими ценностями, где церковь будет отделена от государства, но при этом останется активным и авторитетным институтом.

Что касается католиков и протестантов, то они часто апеллируют прежде всего к христианскому универсализму. Однако в связи с тем, что их воспринимают как «чужих» для русской традиции, они вынуждены формулировать какие-то ответы на вызов «национальной идеи». Для католиков этот ответ — либо формирование этноконфессиональной общности, слабо или почти не связанной с российской гражданской нацией (в случае этнических поляков или немцев), либо воплощение идеи В. Соловьева о вселенском единстве через приобщение русской культуры к католичеству. В таком случае отвергается изоляционизм русской цивилизации и акцентируется ее связанность с общехристианской культурой и традицией. Такая позиция, в силу ряда причин, консолидирует только часть интеллигенции, настроенную прозападно.

Для протестантов вариантов восприятия национальной идеи может быть несколько:

— создание, как и у католиков, этноконфессиональной общности, не связанной с общероссийскими интересами (немецкие лютеране и меннониты, а также молокане и духоборы);

— попытка рецепции русской культуры и русского православного богословия для того, чтобы, признавая и уважая историческую «Россию православную», строить (точнее, по их мнению, восстанавливать) «Россию евангельскую». Между этими двумя Россиями находятся общие точки («евангельское» было и у православных святых, которые могут считаться единомышленниками), однако фактическое противопоставление «России православной» и «России евангельской» остается, что может стать источником конфликтов;

— признание России особой страной, где «…после жесточайшего времени тьмы и гонений в России начнется последнее пробуждение, свет которого осветит многие народы»;

— попытка встроить Россию в «цивилизованный мир» путем обращения к западным ценностям демократии, прав и свобод личности и т. д. Интересно, что при этом протестанты часто осуждают Запад за измену христианским ценностям;

— сплачивание нации путем утверждения христианских ценностей милосердия, благотворительности, социального служения.

Эти варианты могут быть и компонентами разных комбинаций.

Для российских мусульман характерно, как правило, совмещение двух тенденций: ориентации на свои этнические ценности — татарские, башкирские, чеченские, черкесские и др. и восприятия себя как части полуторамиллиардного «мусульманского мира». Современные идеологи Казани, Уфы и других исламских центров выступают за неприкосновенность местной этнокультурной самобытности и ориентируются на духовное сближение с мусульманскими кругами Саудовской Аравии, Египта и Турции. План выстраивания «общероссийской национальной идеи» их совершенно не привлекает. Более того, этот проект представляется местным исламским нерусским элитам весьма опасным «ассимиляционным» замыслом Москвы.57

Иудаисты в РФ по-прежнему ориентированы на сохранение замкнутости единственно праведной еврейской общины. В наши дни они не выступают против получения русскоязычного образования в его светском формате.58 Однако в их элите сильно недоверие к лозунгу «общероссийской национальной идеи».

Для российских буддистов — бурят, калмыков и тувинцев — прежде всего важны бурятский, калмыцкий и тувинский варианты «национальной» идеи. Этнические буддисты также готовы к восприятию русской культуры и просвещения, но исключительно в их светском прочтении. Разговоры об общероссийской «национальной» идее вызывают обеспокоенность в среде буддийской элиты, которая прежде всего ждет от ее реализации проявления русификаторско-ассимиляторских великодержавных начал.

Можно констатировать, что планы продвижения общероссийской национальной идеи вызывают неоднозначное отношение у христиан разных конфессий, а в среде элит отечественных буддистов, иудаистов и мусульман — по сути даже негативное, и изменить эту ситуацию крайне сложно.

Несбалансированность государственной политики по отношению к религиозным объединениям

Чиновники довольно часто поддерживают рабочие отношения с католиками и протестантами; однако нередко, в угоду православным епархиям, чинят им препятствия в возвращении, строительстве и аренде богослужебных зданий и т. д. То же самое относится и к старообрядцам. В данном случае очевидно, что власть вовлекается в межконфессиональные конфликты и не выдерживает свою роль арбитра, которую она должна играть в многоконфессиональной стране.

Что касается новых религиозных движений, с которыми возникает большее количество проблем, то трудности с их контролем вытекают из того, что, как замечает доцент кафедры религиоведения РАГС В.В. Кравчук, статья 14 Закона о свободе совести указывает недостаточно конкретные основания для ликвидации, которые могут быть применимы к большинству так называемых «традиционных» религий («принуждение к разрушению семьи» — монашество, «нанесение ущерба собственному здоровью» — строгие посты и т. д.). Откровенно сектантские же группировки, оппозиционные и обществу, и государству, есть и в Русской православной церкви, и в других «традиционных» организациях, и к ним далеко не всегда применяются какие-то санкции. Однако провести жесткую грань между экстремизмом отдельных лиц и экстремизмом как неотъемлемой частью системы далеко не всегда возможно.

Даже в тех случаях, когда организация действительно имела и имеет достаточно выраженные экстремистские проявления, собрать адекватную доказательную базу крайне сложно и не всегда возможно. Чаще всего, как отмечает В. Кравчук, потерпевшие, даже покинувшие организацию, предпочитают не иметь дела со следственными и судебными органами.59