«…В начале 1992 г. конференция трудового коллектива по инициативе руководства приняла еще одно решение об акционировании предприятия. Далее процесс можно уже было назвать собственно акционированием: появилась законодательная база, действовали Закон и Программа приватизации (на 1992 г.), другие директивные и методические документы… Однако отношение работников к собственно приватизации отличалось от прежней активной позиции, походило скорее на реакцию “здорового консерватора”, недоверчивого ко всяким нововведениям. Реакция в целом характеризовалась индифферентностью, была сродни той, которая наблюдается при проведении ваучеризации, приватизации жилья. По результатам социологического опроса были согласны с приватизацией завода, даже после того, как акт акционирования состоялся, около 60%. Противников акционирования было мало (примерно 15%), но и активных сторонников (именно активных) тоже оказалось немного. Таким образом, отношение было похоже на непротивление, не более.

Более 80% опрошенных считали, что приватизация предприятия не отвечает или отвечает лишь в незначительной степени их личным интересам. Некоторые выражали даже опасения ухудшения своего положения. Информированность людей об условиях и целях приватизации была низкой.

Наименьшей активностью отличались рядовые работники, наибольшей — руководители. Рабочие проявили наименьшую заинтересованность в акционировании (согласна с приватизацией лишь половина опрошенных, намеревались покупать акции своего предприятия за деньги 37%). Именно они в первую очередь выражали опасения ухудшения своего положения. С их стороны никаких организованных выступлений ни за приватизацию, ни против нее не было. ИТР заняли среднюю позицию. Среди руководящих работников выделяется группа руководителей верхнего уровня. Они, так сказать, полностью повернулись лицом к приватизации и продвигают ее. Данная группа доминирует в проведении приватизации.

Руководство предприятия занимало однозначную позицию в вопросе распределения акций между работниками, состоявшую в недопущении преобладания коллективной собственности. Здесь сказывались как личные интересы высшего звена руководства, так и желание выполнить требования программы приватизации» [13].

Вот явная неопределенность отношения: согласны с приватизацией завода около 60% работников, но при этом 80% считают, что приватизация предприятия не отвечает или отвечает лишь в незначительной степени их личным интересам. Ведь одно это должно было насторожить социолога. Каков ход мысли многотысячного коллектива рабочих, которые соглашаются с изменением, противоречащим их личным интересам? Можно ли принимать такое «согласие» за рациональный осознанный выбор? Это скорее именно признак манипуляции сознанием.

Рабочие ни «за», ни «против», ИТР тоже, активно за приватизацию выступали лишь руководители верхнего уровня. Они и были информированной и сплоченной группой и успешно добились своих целей. При свободе выбора в таком случае возникают социальное противоречие и какая-то форма протеста.

Академик Т.И. Заславская, видный идеолог перестройки, в 1995 г. так говорила об отношении населения к приватизации: «Что касается экономических интересов и поведения массовых социальных групп, то проведенная приватизация пока не оказала на них существенного влияния… Прямую зависимость заработка от личных усилий видят лишь 7% работников, остальные считают главными путями к успеху использование родственных и социальных связей, спекуляцию, мошенничество и т. д.» [14].

Иными словами, Т.И. Заславская косвенно вводит как индикатор отношения к приватизации отсутствие открытого протеста, поскольку проведенная приватизация пока якобы не оказала существенного влияния на экономические интересы и поведение. Но тут есть натяжка. Сказано ведь, что после приватизации 93% работников не могут жить как раньше, за счет честного труда. Они теперь вынуждены искать сомнительные, часто преступные источники дохода («спекуляцию, мошенничество и т. д.»). Как же можно утверждать, что приватизация не повлияла на экономическое поведение? Протест и экономическое поведение — разные вещи.

Однако другие социологи (в том числе и либерального направления) оценивают установки работников иначе. Уже в 1994 г., еще в ходе приватизации, они наблюдали важное явление: неприятие приватизации сочеталось с молчанием населения. Многие тогда замечали, что это молчание — признак гораздо более глубокого отрицания, чем явные протесты, митинги и демонстрации. Это был признак социальной ненависти, разрыв коммуникаций — как молчание индейцев во время геноцида.

Социолог Н.Ф. Наумова писала, что «российское кризисное сознание формируется как система защиты (самозащиты) большинства от враждебности и равнодушия властвующей элиты кризисного общества». На это важное наблюдение В.П. Горяинов заметил: «Сказанное как нельзя точно подходит к большинству населения России. Например, нами по состоянию на 1994 год было показано, что по структуре ценностных ориентаций население России наиболее точно соответствовало социальной группе рабочих, униженных и оскорбленных проведенной в стране грабительской приватизацией» [15].

Здесь произнесено символическое определение: грабительская приватизация. Это — осознание приватизации как зла. Запомним это определение приватизации как грабительской, оно будет важно при интерпретации более поздних опросов.

В исследовании, проведенном в июне 1996 г. (общероссийский почтовый опрос городского и сельского населения), сделан такой вывод:

«Радикальные реформы, начатые в 1992 году, получили свою оценку не только на выборах, но и в массовом сознании. Абсолютное большинство россиян (92% опрошенных) убеждено, что “современное российское общество устроено так, что простые люди не получают справедливой доли общенародного богатства”. Эта несправедливость связывается в массовом сознании с итогами приватизации, которые, по мнению 3/4 опрошенных, являются ничем иным как “грабежом трудового народа” (15% не согласны с такой оценкой, остальные затруднились с ответом).

Девять из десяти взрослых жителей страны считают, что “основные отрасли промышленности, транспорт, связь должны быть собственностью государства, принадлежать всему народу, а не группе людей”. Серьезные аналитики и политики не имеют права не учитывать такую позицию трудящегося населения страны, как бы они ее не оценивали.

Данные опроса подтвердили ранее сделанный вывод о происходящем ныне процессе преобразования латентной ценностной структуры общественного мнения в форме конфликтного сосуществования традиционных русских коллективистских ценностей, убеждений социалистического характера, укоренившихся в предшествующую эпоху, и демократических ценностей, индивидуалистических и буржуазно-либеральных взглядов на жизнь» [16].

Вот главное: 75% воспринимают приватизацию как грабеж. Эта травма так глубока, что произошел раскол общества по ценностным основаниям.

Здесь — сложная методологическая проблема, о которой надо кратко сказать. Какой должна быть программа социологических опросов при наличии «латентной ценностной структуры общественного мнения в форме конфликтного сосуществования» двух разных систем ценностей? Как интерпретировать ответы людей, приверженных разным системам? Ведь одна часть опрошенных надеется прожить под покровительством экономического и административного капитала, а другая ведет катакомбное духовное существование. Строго говоря, программы социологических исследований должны строиться по-разному для разных частей расколотого общества — системы ценностей у них разные, значит и смысл понятий и терминов — разные, для них нельзя (или очень трудно) найти какие-то «стыковочные» понятия.

Здесь — проблема несоизмеримости ценностей двух общностей, но в российской социологии об этой проблеме не говорят и как будто вообще не слышали о ней.

Более того, в ходе приватизации имела место дезинформация о важных сторонах этой операции конкретно для России. Граждане осознали смысл приватизации слишком поздно, но это стало важным фактором раскола общества и углубления кризиса 1990-х гг. Понятно, что социолог не должен своими вопросами оказывать идеологическое давление на опрашиваемых. Но разве не требует научная этика дать опрашиваемым хотя бы минимум объективного знания, которого их лишили политики?