«Что представляют собой кентавр-идеи, как они рождаются? Во-первых, это полный или частичный разрыв между реальностью и представлениями о том, что должно или может быть. Нередко они содержат идеализированное или умышленно искаженное представление о состоянии или возможности решать конкретные проблемы, исходя из воображаемых методов и средств, сконструированных умозрительно. В современной действительности кентавр-идеи приобретают порочную, порой зловещую определенность при попытке реализации, несмотря на то, что никак не коррелируют с реальностью, в которую их собрались внедрить. В результате авторы этих идей продолжали настаивать на их выполнении при жесточайшем (к сожалению, нередко пассивном) сопротивлении тех, на кого идеи были направлены. Кентавризм создавал огромные помехи в организации нормальной жизни людей…

Что касается нашей действительности, можно привести идеи Гайдара и его сторонников о том, какая должна быть Россия в будущем. Порок их задумок состоял в том, что они не имели отношения к действительности и не учитывали реальности российской жизни, состояние экономики, менталитет народа. Гайдар и подобранная им команда не знали реальной жизни, судили о ней по статистическим сборникам. И была у них ничем не подкрепленная вера, что рынок сам, без участия государства, все отрегулирует, напоит и накормит страну. И вопреки обещаниям, “научным” расчетам, что реализация их идей приведет к повышению цен в 3-5 раз, в первый же год реформ цены в среднем скакнули на 2600%. И это при полном игнорировании интересов и потребностей народа. Когда в феврале 1992 г. Гайдару доложили, что в Зеленограде зафиксировано 36 голодных смертей, он спокойно ответил: “Идут радикальные преобразования, уход из жизни людей, не способных им противостоять, дело естественное”» [11].

Не будем гадать, по неведению действовали «Гайдар и его команда» или по осознанному рациональному плану, опираясь на точное знание «реальности российской жизни, состояния экономики, менталитета народа». Важно, что речь идет о грубом и даже жестоком воздействии на реальность при сокрытии и целей, и предполагаемой социальной цены.

Описанный выше класс подобных идей вернее будет назвать «волки в овечьей шкуре», но авторитетные социологи предложили политкорректный термин — пусть будут кентавр-идеи.

Для нас важно, что концепция приватизации никак не могла быть заблуждением реформаторов — масштаб противоречия между их концепцией и российской реальностью был им прекрасно известен. Ж.Т. Тощенко так пишет о приватизации:

«Кентавр-идеи появляются в случае смешения научного и политического (идеологического) подходов. То, что наука заинтересована в объективном знании, не оспаривается никем. Как и то, что политика и идеология преследуют цели, не всегда совпадающие с логикой научного познания. Но в реальной политической жизни появляются идеи, которые базируются вроде бы на научных основах, но преследуют отнюдь не научно-обоснованные цели. Особенно наглядно это проявилось в так называемой ваучеризации, идею которой приписывают Чубайсу (по утверждению соратника по “кружку” Чубайса В. Найшуля, он эту идею продвигал в советское время), которая породила вопиюще несправедливое распределение национального богатства и его концентрацию у немногих» [11].

Признаком кентавр-идеи была сама Концепция закона о приватизации (1991 г.), в которой называются такие главные препятствия ее проведению: «Миpовоззpение поденщика и социального иждивенца у большинства наших соотечественников, сильные уравнительные настpоения и недовеpие к отечественным коммеpсантам (многие отказываются пpизнавать накопления коопеpатоpов честными и тpебуют защитить пpиватизацию от теневого капитала); пpотиводействие слоя неквалифициpованных люмпенизиpованных pабочих, pискующих быть согнанными с насиженных мест пpи пpиватизации».

Антиpабочая фpазеология официального документа, присущая социал-дарвинизму времен «дикого капитализма», пришла под лозунгами демократии! Опять же, не будем спорить, имело ли здесь место «смешение научного и политического (идеологического) подходов». Почти очевидно, что в кентавр-идее приватизации не было ни атома научного подхода.

Перейдем к рассмотрению отношения населения России к приватизации промышленности. Для этого надо сделать следующие замечания методологического характера.

Приватизация как зло. Известно, что объективный факт не воспринимается в общественном сознании сам по себе, как нечто данное в своей истинности. Его образ создается идеологическими и культурными средствами (в нашем случае, грубо говоря, «телевизором»). Американский социолог Дж. Александер пишет, что реальное событие переживается в зависимости от того, как его преломляют в культуре: «События — это одно дело, представление этих событий — совсем другое. Травма не является результатом переживания групповой боли… Коллективные акторы “решают”, представлять ли им социальную боль как фундаментальную угрозу их чувству того, кто они есть, откуда они пришли, куда они идут» [12].

Для нашей темы из этого следует, что оценка приватизации как «добра» или «зла» есть, по выражению Александера, «продукт культуральной и социологической работы». Очевидно, что приватизация, будучи «главным инструментом» реформ, имела информационную поддержку в виде такой позитивной пропаганды, какую только могли обеспечить «культуральные и социологические» ресурсы новой политической системы.

Отсюда вытекает вопрос: что действительно измеряет социолог, какую скрытую (латентную) величину он оценивает, используя как индикатор «долю положительных и отрицательных оценок» — осознанное мнение опрошенных или качество пропаганды приватизаторов? В любом случае, сдвиг в сознании, произведенный пропагандой в сторону положительных оценок, надо иметь в виду.

Если «события — это одно дело, представление этих событий — совсем другое», то к чему относится оценка общества? Индикатором чего является выраженная в пропорции ответов оценка? Как разделить веса двух разных величин, которые являются антиподами, но смешиваются в таблицах социолога и совместно определяют оценку? Первая величина — это реальная «групповая боль», превращенная размышлениями трудящихся и их неслышным каждодневным плебисцитом в образ, интеллектуальную и духовную конструкцию, которая работает в сознании и чувстве. Социологи именно это имеют в виду, говоря об отношении населения к приватизации.

Но ведь с этой величиной суммируется и вторая величина, «нейтрализующая» первую, — «продукт культуральной и социологической работы» идеологической машины реформаторов. Сила этой величины определяется количеством и качеством этого продукта, производство которого никак не связано с мнением населения. Каким образом можно нейтрализовать в работе социолога эту вторую величину, чтобы измерить искомую первую величину, ставшую латентной, «покрытой» и деформированной продуктом идеологической машины?

Какого-то одного надежного метода нет; нужны аргументы, усиливающие или ослабляющие правдоподобность выводов. Для этого полезно построить временной ряд оценок, т. е. измерить сходные параметры в разные моменты действия идеологической машины. Надо также произвести дополнительные измерения — независимыми методами с иными индикаторами.

Для первого подхода ценный материал стал накапливаться лишь с течением времени. Непосредственно в период приватизации информированность работников была крайне скудной и, соответственно, отношение было сдвинуто в позитивную сторону. Смысл операции и ее прогнозируемые последствия от самих работников скрывались. Эта тактика реформаторов в дальнейшем нанесла сильный удар по легитимности приватизированной собственности.

Первый этап восприятия приватизации. Вот, для примера, описание процесса приватизации Кировского завода — одного из крупных предприятий машиностроения: