Конкретно, в случае приватизации, социологи оказались именно в такой ситуации. Выше говорилось о работе в 1992 г. группы ведущих экспертов (М. Кастельс, А. Турен, Ф.Э. Кардозу, М. Карной и С. Коэн), которые обсуждали с членами Правительства России (в том числе с Г.Э. Бурбулисом, Е.Т. Гайдаром, А.Н. Шохиным) доктрину приватизации. Но ведь в качестве экспертов с российской стороны выступали видные социологи — профессора Ю.А. Левада, Л.Ф. Шевцова, О.И. Шкаратан и В.А. Ядов. Им сказали, что «существующая концепция массовой приватизации является главной ошибкой, которую Россия может совершить в ближайший год реформ», и привели веские доводы, совершенно понятные и неоспоримые для социологов.

Ведущие российские социологи услышали эти суждения и доводы в ходе прямой дискуссии. Ну ладно, политическое руководство скрыло это знание от общества и населения — нечего о нем и говорить. Но разве не требует профессиональная этика социологов ввести это знание в научный оборот, чтобы исследователи могли учесть его в своих проектах? Разве социолог — не врач и просветитель для общества? В случае обсуждения доктрины приватизации упомянутые авторитетные социологи скорее выглядят как бойцы идеологического спецназа в гражданской информационно-психологической войне в своей стране.

Одно дело, когда социолог действует как разведчик, отправленный в общество, как «в тыл противника». Другое дело, когда социолог следует нормам науки как открытого знания, способствующего рациональному самопознанию общества и государства и выработке общественного договора.

Вот поучительный случай. В октябре 1993 г. ВЦИОМ объявил о положительном отношении населения к действиям президента Ельцина против Верховного Совета. Основывая свой вывод на данных опроса городского населения, Л. Седов писал, что «результаты этих событий были восприняты россиянами как ожидаемое потрясение на пути установления порядка и предотвращения сползания страны к хаосу и анархии». Он обосновал свое заключение о якобы положительном мнении всего населения тем, что 26% респондентов, «не будучи сбиты с толку декларациями законодательной власти, думают, что этот сдвиг осуществлен во имя демократии» [17].

Это как, уважаемые «демократические социологи», — объявлять положительную оценку 26% респондентов «отношением населения»?

Выводы исследований после 2000 года. М.К. Горшков пишет по результатам опросов 2001 г.: «Один из ключевых вопросов — как оценивают россияне свое прежнее и нынешнее отношение к реформам начала 90-х гг. Так, почти половина опрошенных заявила о том, что десять лет назад они в той или иной степени поддерживали начавшиеся тогда экономические и политические реформы, тогда как 34% либо сомневались, либо были категорически против них. Отвечая же на вопрос о своем нынешнем отношении к реформам, наши сограждане оказались более сдержанными и критичными. В результате негативные оценки десятилетнего периода реформ являются сегодня преобладающими. Так оценивают их 60% респондентов. Изменили свою точку зрения прежде всего те, кто заявлял о том, что еще на начальном этапе реформ занимал колеблющуюся позицию. Вместе с тем, и среди бывших твердых сторонников реформ оказалось достаточно много тех, кто изменил свое отношение к реформам со знака плюс на знак минус — это более 40% опрошенных» [18].

В 2001 г. Ж.Т. Тощенко ввел термин метаморфозы — «своеобразный результат деформаций общественного сознания, знаменующий появление его превращенных форм на всех уровнях социальной организации общества» [19]. При этом фундаментальной причиной таких деформаций «на всех уровнях социальной организации общества» он считал именно приватизацию. Это изменение в народном хозяйстве было поистине коренным сдвигом в экономике и политике, более того — во всем жизнеустройстве народа. Состояние, при котором рабочий согласен на приватизацию и одновременно чувствует, что она противоречит его интересам, — хороший пример такой метаморфозы. Но когда метаморфозы подобного типа происходят «на всех уровнях социальной организации общества», речь уже идет о национальной катастрофе.

Ж.Т. Тощенко писал: «Вступление России в 90-е гг. в рыночную экономику усугубило процессы деформации общественной жизни, породив новые метаморфозы общественного сознания с еще более глубокими и кардинальными социальными последствиями. Эти превращенные формы общественного сознания особенно мощно стали формироваться в связи с реализацией политики экономических реформ и в первую очередь приватизацией, которая имела на первом этапе облик ваучерной (1992-1994), на втором этапе (с 1994 г.) — денежной, продолжающейся до сих пор» [19].

Если так, то искренний переход тех, кто в момент приватизации был ее противником, в лагерь ее сторонников, почти невероятен. Гораздо вероятнее был переток сторонников приватизации в лагерь ее искренних противников. Травма была глубока, и дальнейший ход событий ее лишь углублял. Однако жизнь продолжается, и люди надели маски — это вполне разумный конформизм.

Такое предположение подтверждается изучением отношения к перестройке, которая воспринимается как подготовительный этап реформы. Спустя 20 лет исследователи пишут: «После 1988 г. число поддерживающих идеи и практику перестройки сократилось почти в два раза — до 25%, а число противников выросло до 67%. И сегодня доля россиян, позитивно оценивающих перестройку, хотя и несколько возросла и составляет 28%, тем не менее, большинство населения оценивает свое отношение к ней как негативное (63%)» [20].

А общий вывод из этого исследования 2005 г. весьма жесткий: «Приведенные данные фиксируют очень важное обстоятельство — ни перестройка сама по себе, ни последовавшие за ней либеральные реформы, ни социальные трансформации сегодняшнего дня не смогли создать в России той общественной “среды обитания”, которая устроила хотя бы относительное большинство населения» [20].

Вернемся от перестройки к восприятию населением приватизации.

В обзоре результатов общероссийского исследования «Новая Россия: десять лет реформ», проведенного в конце 2001 г. Институтом комплексных социальных исследований РАН под руководством М.К. Горшкова [18], говорится: «Проведение ваучерной приватизации в 1992-1993 гг. положительным событием назвали 6,8% опрошенных, а отрицательным 84,6%».

Даже разгон Верховного Совета России с расстрелом из танков здания в октябре 1993 г. не вызвал такого возмущения: его оценили «скорее положительно» 26%, «скорее отрицательно» — 38,3% и «безразлично» — 35,6%.

Таким образом, в 2001 г. общественная оценка приватизации подавляющим большинством населения была негативной. От неопределенности 1992-1993 гг. большинство населения России сдвинулось к молчаливой ненависти в отношении центральной акции всей реформы — приватизации под прикрытием обмана.

Пройдем дальше по оси времени. Вот сравнение результатов двух исследований — 1998 и 2003 гг. Предмет — «отношение к кардинальным реформам, социально-экономическим переменам, которые произошли в нашей стране с начала 90-х годов. Важнейшая из них — приватизация общественной собственности» [21]. Метод — измерение толерантности жителей Москвы — специфической выборки контингента, в наибольшей степени приверженной ценностям рыночной реформы.

Автор, профессор РАГС В.М. Соколов, пишет: «Уровень толерантности москвичей виден из ответов на вопрос “Нужно ли в судебном порядке пересмотреть итоги приватизации, проводившейся в нашей стране с 1992 по 2000 гг.?” 32% уверены, что “обязательно нужно”. “В какой-то мере, может быть, и нужно” — 33; “не нужно” — 18; затруднились с ответом — 17%.

То есть, 65% горожан не только отрицательно относятся к прошедшей в нашей стране приватизации, но и выступают за ее полный или частичный пересмотр. Столь же нетерпимо отношение москвичей к основным авторам и исполнителям данных реформ: Е. Гайдару, А. Чубайсу, другим активным деятелям, проводившим социально-экономические реформы 90-х годов (свободные цены и т. д.)… 33% относятся отрицательно, так как “они принесли России больше вреда, чем пользы”; 30% высказались резко отрицательно, считая, что “надо судить за их дела”.