Жили они прямо здесь, рядом, копая норы чуть ли не под стенами города. Там, где земля была крепче и не грозила осыпаться, погрести новорожденных щенков. Впрочем, вожак стаи был осторожен. Они проникали в оазис только ночью — бесшумные серые тени, проклятье караванщиков. В другое время волки, изнывая от жажды, разрывали сухой песок, в одних им ведомых местах, добирались до влажной земли и жадно лизали ее пересохшими языками.

Но и эти предосторожности не всегда спасали волков от коварных ловушек, которые устраивали люди у воды или на караванной тропе.

Большая Охота, на которую попал пес, была явлением нечастым, и, видимо, это объясняло ненасытную жадность волков во время пиршества.

Когда не было куланов или другой большой добычи, годились суслики и мыши. Когда не было ни тех ни других, волки сидели голодом с терпением воинов, поджидая лучшие времена. Если желудки совсем подводило к спине, Седой с большой неохотой выводил волков на караванную тропу. После охоты на двуногую добычу стая уменьшалась вдвое. Одиноких путников, заблудившихся в песках, волки называли «зубастое мясо», отдавая дань уважения трудной добыче. Стая Седого не брезговала человечиной. Впрочем, иначе тут было нельзя. Стая никогда не углублялась далеко в выжженную солнцем пустыню, но и предгорья ее не манили. Там были охотничьи угодья их собратьев и иногда волки Седого вожака, Большого Пегого и Рваного Уха встречались на границе владений. Встречались вполне мирно. Большой Пегий и Рваное Ухо — так звались два больших и лютых зверя, державших окрестности в почтительном страхе. Они были сыновьями Седого, о чем не забывали сами и стае не давали забыть. Родственные узы почитались в волчьих семьях так же свято, как и в человеческих. Седой поступил благородно и мудро, дав в надел молодым сыновьям лучшие земли. А сам остался водить стаю в самых опасных и голодных местах. Чтобы выжить там, где жили эти волки, мало было одной отваги, ловкости и силы. Нужна была мудрость, которой из всех вожаков обладал один Седой.

И все-таки выжить удавалось далеко не всем.

Возможно, поэтому сильного и храброго чужака так легко приняли в стаю.

Все это пес узнал от своей подруги. Она была удивительным созданием — своевольным и бесстрашным. Совсем юная, она уже прекрасно знала, что такое смерть. Знала… и не боялась.

«Волки уходят», — говорила она с безмятежным спокойствием, которое доступно лишь очень мужественным сердцам.

Как-то пес спросил: «Куда уходят волки?»

Подруга подняла голову, взглянула на него дикими изумрудными глазами:

«А тебе что за дело, чужак? Ты все равно не сможешь уйти туда, куда уходят волки. Ты же не волк».

«Да. Я — собака», — согласился пес, но получил в ответ лукаво-недоверчивый взгляд.

«Ты не собака».

«А кто?» — искренне удивился пес.

«Я этого не знаю, — после недолгого раздумья ответила волчица. — И не хочу знать. Волки уходят, когда голод. Когда идет Большая Охота. Они уходят после драк между собой и когда большую охоту начинают Двуногие… Я ничего не хочу знать, пока мне хорошо, и тем более не захочу, когда мне будет плохо».

«Я никогда не оставлю тебя», — поклялся пес.

Молодая волчица взглянула на него со странной мудростью.

«Ты не можешь этого знать. Уходят не только волки. Не знаю куда, но уходят и собаки. Даже те, кому снятся человеческие сны».

Пес невольно вздрогнул. Она сказала правду. Нарушая покой его звериной души, по ночам к псу приходили странные сны. Он видел большие сражения и мелкие пограничные стычки. Кровавые сшибки и синюю сталь благородных мечей, жадно пьющих кровь. Он видел маленькие селения и большие города. Вертепы, где собиралось всякое отребье, и дворцы правителей. Он видел грязные улицы и прекрасные храмы, суровых воинов и юных гибких танцовщиц. Он слышал разговоры, которые были понятны ему во сне, но с рассветом тускнели и пропадали, как яркие ночные звезды с восходом солнца. Ему снился голос, который просил, требовал, убеждал найти свой потерянный топор. И после этих слов возникала таинственная и страшная Призрачная Башня, где ждал его неведомый враг. Голос знал про него все. Пес не знал ничего. Эти сны смутно тревожили пса, нагоняя дикую волчью тоску по чему-то дорогому, но навсегда утраченному и крепко забытому, что приходило лишь в непонятных снах и больно ранило уходя. Тогда пес выбирался из норы, смотрел на худеющую луну, которая заливала песчаный мир мертвым, холодным светом, и долго, протяжно выл.

Однажды, в такую минуту, когда безраздельное одиночество владело псом, пришел голос…

Он не встревожил волков, потому что прозвучал не в холодном ночном воздухе, отражаясь от песчаных холмов, а словно где-то внутри, в таких глубинах сознания, о которых пес не знал и даже не подозревал.

— Наконец ты нашел себе подходящее место…

Голос произнес это с ехидным одобрением, но псу послышались в нем глубокая печаль и разочарование.

«Кто ты?» — спросил он. Спросил тоже мысленно. Он был уверен, что таинственный голос услышит его и поймет.

— Когда-то ты хорошо знал меня. Забыл?

Голос действительно был знакомый. Пес мог бы поклясться, что где-то уже слышал его — печальный и насмешливый, суровый и мягкий одновременно. Но тогда он звучал, как обычный голос. А теперь он словно доходил до него из немыслимой дали, такой, что можно стереть лапы по самое брюхо, но не добежать туда, не увидеть, не вернуть…

— Лапы по самое брюхо? Молодец! — одобрил голос.

«Да кто ты такой? — в смятении рявкнул пес. — Какую ночь жить мешаешь!»

Темнота ответила грустным смехом.

— Это не я тебе жить мешаю. Это душа твоя днем спит, а по ночам просыпается.

Вскинув к небу длинную морду, пес громко и горько взвыл-воззвал: «У-упуа!»

Завозилась в норе подруга. Волки появлялись ниоткуда. Кружок зеленых горящих глаз опоясал песчаный холм. Страстный, шелковый, глубокий вопль взлетел к прохладным небесам: «У-упуа!»

Ночное пение оборвал короткий рык Седого.

«Всем спать! Завтра на охоту».

Волки исчезали — бесшумные серые тени на рыжем песке. Вожак не двинулся с места. Круглые луны глаз, не мигая, смотрели на пса.

«У-упуа!» — мысль вожака во тьме коснулась мысли собаки, и пес понял, что это не призыв. Вожак произнес имя.

«Как ты назвал меня?» — встрепенулся пес.

«У-упуа, — повторил вожак, — или один из его псов-воинов, Бруданов… Давно не видели на земле ни одного из вас… Тебе снятся человеческие сны, чужак… И повелительный голос требует отыскать свой потерянный топор. Значит, ты тоже, подобно нам, когда-то был человеком».

Пес в волнении переступил лапами, но Седой не замечал его беспокойства.

«Тебе снилась Призрачная Башня, — продолжал он, — и это значит, что я не ошибся… Обычно волки избегают охоты на людей. Двуногие — страшная добыча. Но моя стая охотится на Двуногих и не знает волчьего страха. Я сохранил за собой и своими сородичами право, которое имеет человек, но не имеет зверь, — право охотиться на себе подобных.

Мы — потомки тех, кто когда-то вошел в Призрачную Башню на двух ногах, а вышел на четырех.

Поколения сменились с тех пор, но мы все помним. Зло неотмщенное — зло незабытое.

…Случилось так, что из великого города на юге вышел самый богатый караван. Караван этот вез невест для одного из здешних ханов. Вел его отважный человек У-упуа, самый первый разведчик и проводник. Он носил огромный топор и мощный лук. Никто не отваживался вступить с ним в единоборство.

Однажды караван остановился в Призрачной Башне. Тогда она звалась по-другому, но волкам незачем помнить ее прежнее имя. Достаточно того, что мы помним и проклинаем нынешнее… Хозяин встретил усталых путников ласково, и никто не заподозрил, что он задумал злое дело. А хозяин Башни был магом. Когда У-упуа ушел, чтобы разведать путь, маг разжег жаровню, бросил на угли шкуру убитого волка, и все, кто шел с караваном: купцы, воины, невесты повелителя, — вдохнув этот дым, опустились на четыре лапы. Они стали волками.