Чувство жажды сводило с ума. В пасти пересохло. Распухший язык висел меж зубов, на которых хрустел все тот же вездесущий песок.

Мертвые песчаные волны и мертвые песчаные ветры вокруг еще живого, но умирающего зверя. Он полз туда, где темными силуэтами темнели несколько камней, полз в смутной надежде найти поду. И знал, что не доползет. Не потому, что его оставят силы. Ему просто не дадут это сделать.

Он чуял поблизости запах свалявшейся шерсти и падали. Он слышал шум крыльев над головой.

Зверь из последних сил подтянул непослушное тело, ставшее обузой, и ткнулся мордой в передние лапы.

Шум крыльев возник снова. Кулл поднял голову. На стоящий торчком одинокий камень в некотором отдалении от него, но все же не слишком далеко опустился стервятник. Потом еще один. Зверь ощерился, и это до странности напомнило кривую ухмылку прежнего Кулла. Пусть нападают! Как он ни слаб, он встретит их зубами. Да, зубами. А был бы он человеком, одного движения его руки хватило, чтобы они убрались отсюда подальше. Тут Кулл злобно ощерился, вспомнив, что его доблестный топор остался в Призрачной Башне. Боевая добыча сумасшедшего чародея.

Как поступит с ним этот злобный прислужник Йог-Сагота? С боевым спутником и единственным верным другом варвара! Только свой меч считал Кулл своим другом, который никогда не предаст его в любой битве, не оставит и не подведет. Атлант и его топор были единым существом — так легко отзывалась боевая сталь на любое движение руки хозяина. Рукоять топора, точно сцепленные в крепком пожатии руки братьев, не выскальзывала из широкой ладони Кулла даже при самом тяжком ударе врага. Выкованный из железа, он был продолжением железной воли Кулла, видимым воплощением его стальных мышц.

Кулл никогда не носил щита, а теперь его тело покрывал панцирем слой запекшейся крови, намертво въевшейся в кожу вместе с песком. От любого, даже малейшего движения, панцирь этот немилосердно рвал шерсть и кровоточил. Кулл слабел. Это новое приключение, в которое он ринулся, как всегда, не раздумывая, грозило оказаться последним. Но расчетливый мозг варвара искал выход. Искал и… не находил. Кулл — сын природы, первобытный, первозданный, рожденный землею и водой… Огонь в его глазах подернулся белесой дымкой, как выгоревшее небо над ним. Такое же белое и выжженное, как песок…

Хр-рм, хр-рм, еще два рывка вперед, хр-рм, хр-рм, еще два. Хр-р-рм, один. Передышка. Если обожженное горло еще может глотнуть, почти заталкивая горячий воздух в разрывающуюся на части грудь. И снова рывок. Пока есть силы. Пока не ослабела воля. Пока горит огонь внутри. Огонь мести. Огонь смерти и жизни. Валка! Валка! Посмотри, что сделали с сыном твоим! Воины-наемники, псы войны, не люди, а звери! И вот он, лучший из лучших, сильный, ловкий, самый удачливый… ползет по песку, спасая свою шкуру.

Растрескавшиеся до крови черные губы вздернулись кверху, в презрительной звериной усмешке Кулла-человека. Еще одна передышка. И тут Кулл ощутил удар в спину. Его могучие мышцы наконец изменили своему хозяину и выпустили из тисков разбитый, наверняка огромным камнем, хребет. Дикая, раздирающе-жгучая боль пронзила тело, подобно молнии. И остановилась в нем, готовая, однако, при малейшем движении пригвоздить его к месту, не хуже тяжелого валузийского копья.

На мгновение Кулл ослеп, затем вместе с возвращающимся зрением пришло отчаянье, затопив его волной безразличия к своей дальнейшей судьбе. Кулл-человек упал, приникнув головой к раскаленному песку. Кулл-зверь сделал новый рывок, боль, прорезавшая его, притупила сам страх боли. У него еще есть силы, а потом… А потом, не так то просто убить Кулла-варвара — и зверя, и человека. Силы оставляли его медленно, но неотвратимо…

Птицы смотрели на него с мудрым терпением, и Кулл понял, что они не станут нападать. Во всяком случае, пока он жив. Они подождут. Птицы не хотели причинять ему зло, они были просто голодны. И не желание досадить или испугать привело их сюда. Они просто стерегли добычу, чтоб никто из вечно голодных собратьев не отнял этот, может быть первый за несколько дней, кусок. Птицы были очень голодны, но то, как они основательно устраивались на камне, без слов сказало Куллу, что стервятники дождутся своего.

Запах свалявшейся шерсти стал ближе. Кулл услышал осторожные, крадущиеся шаги. Он рыкнул, поднимаясь и ощерил пасть. Стервятники дружно, но как-то лениво взмахнули крыльями и не двинулись с места. Каждый должен бороться за жизнь, пока может. Их это не злило и не возмущало. Птицы знали, что их добыча никуда не денется.

Из-за камней показались буро-желтые полосатые морды. Круглые глаза горели алчностью. «Гиены! Легки на помине», — подумал Кулл-человек. «Эти ждать не будут», — понял Кулл-зверь.

Он подтянул непослушные лапы и приподнял верхнюю губу. Из горла вырвался короткий глухой рык. Но гиены не спешили убраться. Они знали, что этот странный зверь почти мертв.

Сощурив дальнозоркие глаза, Дзигоро с изумлением разглядывал странного пса. То, что это был пес, не было никаких сомнений. Но таких собак Дзигоро никогда не видел. Он вообще сомневался, что такие бывают, что это не морок, навеянный жарой. Он не собирался останавливаться здесь. Стая гиен, кружащая около падали, пара стервятников, наблюдавших за ними с невозмутимым спокойствием философов. Видимо, стервятники уверены, что их не обойдут на этом пиру. Дзигоро ни в коем случае не собирался вмешиваться в то, что считал естественным и само собой разумеющимся. Трава растет для того, чтобы ею питались сайгаки. Сайгаки нагуливают жир, чтобы обеспечить пищей стаю волков. Волки отсекают слабых и больных чтобы не пресекся род сайгаков, и чтобы снова зазеленела трава под солнцем. Один кормит другого. Жизнь — Смерть. Вдох — Выдох. Гибель — Возрождение. Природа мудра, и тот, кто дерзнет вмешиваться в колебания этого естественного маятника, изменяя его режим по собственному разумению, кто угодно, только не мудрец.

Но, присмотревшись, Дзигоро понял, что странная добыча гиен и стервятников еще шевелится. Возможно, это было агонией. В любом случае это стоило того, чтобы увидеть. Все, что происходит в мире, может чему-нибудь научить, если человек достаточно терпелив и смирен, чтобы учиться. Дзигоро подошел ближе.

С первого мгновения этот пес поразил Дзигоро. Начать с того, что он было огромен. Камелиец не отличался ростом и могучей статью и, прикинув, что получится, если этот пес встанет на задние лапы, даже слегка присел. Зверь был воистину невероятен. Шерсть, сейчас темная от грязи и крови, местами отливала дивным серо-голубым перламутром. Огромные лапы, похожие на львиные, едва заметно вздрагивали. Яростно щерившаяся пасть открывала устрашающие клыки. Но глаза почти потухли. Пес издыхал и боролся не потому, что надеялся выжить, а лишь потому, что сдача на милость победителя — изобретение человека и принадлежит исключительно ему. Звери не дают пощады и не просят ее никогда. Просто пока теплится хотя бы слабая искра жизни, надо бороться, а что из этого выйдет — совсем не важно.

Дзигоро подошел и посохом разогнал гиен. Недовольно ворча, полосатые любители падали отползли за камни, но продолжали наблюдать за человеком яркими, хищными глазами.

Камелиец наклонился над собакой, не обращая внимания на грозные клыки, и первым делом ощупал зверю хребет. Он оказался цел. Дзигоро взялся за задние лапы. Пес предостерегающе зарычал.

— Успокойся, — ровно произнес человек, — я хочу помочь. Твое мужество тронуло меня, зверь. Живое должно жить, а этим полосатым разбойникам придется поискать другую жертву.

Пара стервятников первыми поняла, что обед отменяется. Смерив человека презрительным взглядом, птицы взмахнули крыльями и вскоре исчезли за горизонтом.

Осторожно проведя рукой вдоль лежащего на боку зверя, Дзигоро почувствовал провал, как будто кто-то притянул его сухую ладонь к спине собаки. Еще раз внимательно осмотрев громадного пса и не отметив для себя никаких видимых повреждений, Дзигоро теперь уже двумя руками исследовал пространство вдоль хребта животного на некотором расстоянии от него, совершенно не прикасаясь к телу. И снова воронкообразное изменение в равновесии сил затянуло в себя руки Дзигоро.