Все носилки остановили. Санитары принялись меня искать по номеру, нашли и оповестили об этом. Ко мне пошел Иван Петрович, несмотря на раннее утро, находящийся здесь, пошли другие, кто знал меня, и пришла Ксеничка Ивановна. Никого из своего кокона я видеть не мог. Но ее приближение я определил по некоему застывающему во мне току крови. Оказалось, что я ждал ее. Вокруг меня толпились, охали, ахали мои знакомые, и сразу подойти ко мне Ксеничка Ивановна не могла. А я все равно почувствовал ее присутствие. Я могу соврать, то есть мне могут не поверить, но я ощутил ее запах, запах чистоты и именно только ей присущего тепла. Будто даже и дыхание ее, чистое, легкое, меня волнующее и одновременно утишающее ход моей крови, почувствовал я сквозь бинты. Я очень хотел крикнуть, чтобы расступились и пустили ее ко мне. Но крикнуть я не мог. Да и кто же услышал бы мое мычание из моего кокона, если бы я и крикнул.

Она смогла подойти ко мне, только когда носилки перед погрузкой на двуколку поставили на землю. Она подошла, и санитар сказал ей, видно, показывая на меня: “Вот!” И долгую половину минуты она не могла понять, где этот “вот”, так как этот “вот” был бревном, опутанным бинтами.

― Вот же, вот, сестрица! ― снова сказал санитар.

Но она все равно молчала. А я подумал, сколько я пропащий, если ее, видавшую сотни увечных и мертвых людей, пережившую ужас Сарыкамышского вокзала, мой вид мог остановить. Наконец она склонилась ко мне. Я увидел лучистые и серые ее глаза. Они несли мне что-то такое, на что я, подлец, не имел права.

― Здравствуйте, Борис Алексеевич! ― сказала она.

Теперь же я попробую сказать об обстоятельствах, по каковым мы оказались на Диал-Су, крупном левом притоке известной из учебников по древней истории реки Тигр в Месопотамии.

Девятнадцатого марта нынешнего, шестнадцатого, года нас, чинов штаба, спешно собрали в кабинет нашего начальника полковника Николая Францевича Эрна.

― Господа, Николай Николаевич имеет доложить весьма важное! ― объяснил Николай Францевич спешность совещания.

― Союзнички запросили помощи! ― не разжимая зубов, буркнул я соседу, капитану Каргалетели.

― Пустое, ― так же не разжимая зубов, ответил он.

― Пойдем на Амару, ― снова буркнул я.

― Куда? ― спросил он.

― Господа офицеры! ― подал команду Николай Францевич, подаваемую при входе старшего начальника.

В кабинет стремительно и мягко, привычно улыбаясь и искрясь хитроватыми глазами, вошел командир корпуса генерал Николай Николаевич Баратов. Ростом он был невелик, буквально с меня, очень подвижен, явный в молодости джигит и наездник, потомок ветви грузинского царственного рода, казак-терец. Так сухо и с долей фамильярности, подпущенной, чтобы не рассиропиться, характеризовали обычно мы нашего любимого командира.

― Прошу садиться, господа! ― на лету сказал Николай Николаевич, полетел к карте на стене, откинул занавеску, взял указку, повернулся к нам и ткнул указкой, как шпагой, не глядя, себе за спину, точно попав в кругляш Багдада.

― Это Багдад, господа, ― сказал он.

― А я что вам говорил! ― снова не разжимая зубов, сказал я соседу.

― Это Багдад, некогда знаменитый город Гарун-аль-Рашида. А это расположение союзников, ― махнул Николай Николаевич указкой туда и сюда южнее Багдада, но точно по линии расположения британских войск.

― Боюсь, что вы оказались правы, ― половиною губ в мою сторону сказал капитан Каргалетели.

― А это мы, ― черкнул Николай Николаевич дугу по Персии и еще одну дугу по линии Кавказского фронта. ― Как вы знаете, господа, такое расположение Кавказского фронта стало возможным благодаря блестящей победе наших доблестных войск под Эрзерумом всего месяц с небольшим назад. Успех блестящий. Взята неприступная крепость. Захвачен важный узел дорог. Взято свыше трехсот орудий, свыше тринадцати тысяч пленных, в том числе, если не ошибаюсь, более двухсот офицеров. Этой победой наша армия значительно облегчила весьма тяжелое положение британской армии в Месопотамии. ― Николай Николаевич приложил указку к карте острием в сторону Турции. ― Смотрите, господа! ― сказал он. ― Наш Кавказский фронт нависает с севера. Союзнический фронт генерала Лейка под Багдадом нависает с юга. Мы находимся на востоке этого выступа. Какие будут мнения, господа? ― И, не давая никому возможности ответа, сам сказал: ― А мнение может быть только одно. Ударом от нас вот сюда, ― он быстро и мягко ткнул в кругляш города Мосула в восточной Турции, ― мы выходим всей турецкой армии, противостоящей нашему Кавказскому фронту, в тыл. Не буду терять времени на объяснение, что это могло бы значить для всей Кавказской и Ближневосточной кампании. Это очевидно, господа. Но самые поверхностные расчеты показывают абсолютную невозможность этого удара нашими с вами силами. Вопрос решался в Ставке, и вопрос оставлен. Нам не дадут ни одного солдата, ни одного патрона. Более того, с Кавказского фронта снова сняты несколько крупных воинских единиц и отправлены на Запад. Потому ― к насущной действительности! По сообщению английской главной квартиры, ― подтвердил мое слово “естественно” Николай Николаевич, ― положение наших союзников англичан, несмотря на мужество и выносливость английского солдата ― в большинстве случаев приходится говорить не о самих англичанах, а об индусах-сипаях, ― так вот, положение англичан на данный момент очень серьезно. Есть сведения, что на Месопотамский фронт перебрасывается масса германских офицеров, артиллерия, пулеметы, аэропланы, германские и австрийские части. У англичан часть войск оказалась блокированной в крепости Кут-Эль-Амар.

― Это дивизия генерала Таунсенда, по нашим данным ― свыше семи тысяч штыков, около сорока орудий, ― дал справку Николай Францевич.

― Благодарю вас, Николай Францевич, ― кивнул в сторону своего начальника штаба Николай Николаевич. ― Положение этой дивизии критическое. Предпринимаемые попытки деблокады оказались безуспешными. Продукты и боеприпасы осажденных на исходе, ― при этих словах Николай Николаевич попытался придать лицу совершенно безразличное выражение, как бы даже постарался сделать вид, что этих слов он не произносил, а если и произнес, то просил нас простить его и отнести их только к осажденным. Потому что уж коли на исходе, так, значит, были и стали заканчиваться. А у нас о продуктах и боезапасах вернее было говорить, что их не было. ― Союзники просят помощи, господа! ― сказал Николай Николаевич. ― Наш августейший главнокомандующий государь-император ждет от нас подвига. Еще раз подчеркну, господа, положение союзников столь серьезно, что ставится вопрос вообще о результатах летней кампании, ― сказал Николай Николаевич, посмотрел на каждого из нас, каменно молчавших, и прибавил: ― Имеет несколько слов сказать представитель союзнической миссии при нашем корпусе майор британской армии сэр Робертс. Прошу вас, господин майор, ― сказал он по-английски.

От нашего ряда за столом встал высокий, худой и хмурый офицер. Хмурым он был всегда, и, надо полагать, сия его хмурость должна была показывать, сколько мы как армия были ни на что не способны, если до сих пор не очистили путь для армии его величества британского короля на этот самый Мосул. Он встал, выпрямился в спине, снял отчего-то с левой руки перчатку.

― Благодарю вас, сэр генерал, ― сказал он Николаю Николаевичу тоже по-английски и далее по-английски же стал говорить и смотрел только на Николая Николаевича. Острый кадык его заходил вверх-вниз поршнем.

В его обращении только к Николаю Николаевичу, в его английском языке я нашел оскорбительное. “Отчего же нам посылают обязательно таких монстров?” ― подумал я в неприязни и сам себе ответил, что англичане считают нас варварами и монстров к нам посылают намеренно, дабы подчеркнуть свое к нам, мягко говоря, небрежение и дабы нас дисциплинировать. С таким монстром не очень-то сговоришься. Он будет упрямо и методично проводить свою линию.

Излишне говорить еще раз, что английского языка я не любил и не учил. А потому на английский язык майора Робертса я поморщился и увидел, что поморщился и сидящий напротив меня корпусной ветеринар Иван Васильевич Шольдер.