Мы с Галей сидим в своей комнате: я пишу, Галя читает. Саша ломится в дверь, мы не открываем. Саша стучит, а потом начинает плакать и лицемерно подвывать:
— Хооочу к мамочке, к моей дорогооой! Мааамочка, открой! Дорогаая, открой! Мамочка, пожааалуйста, открой!
«Пожалуйста» меня добивает, и я прошу Галю открыть дверь.
Весь день ребята провели на улице. Галка — та, вероятно, все запомнит.
13 мая 45.
Галя с презрением рассказывает о каких-то подлых девчонках и кончает так:
— Ну, они татары…
Долго толкую ей, что нельзя дурные поступки объяснять национальностью. Нет плохих народов.
— А немцы?
Стала ей рассказывать о Моцарте, Бетховене, немецких коммунистах и чувствовала себя преглупо.
* * *
Сегодня Саша с плачем повторяла няне:
— Вот приедет мой папа Шура из Ленинграда, я ему скажу, что ты меня обижала.
Сейчас проснулась и сказала совсем Шуриным — встревоженным — тоном:
— Вся потная.
16 мая 45 года. День Сашиного рождения.
Саше — 3 года. Черноглаза, смугла, очень забавна. Смешно разговаривает, но, мне кажется, она не очень счастлива, если это можно применить к трехлетнему ребенку. Она много плачет — воет, совсем как писал Гарин про своего младенца. Протяжно, монотонно и подолгу. И беспричинно как-то. А когда берешь ее на руки, прижимается к тебе всем телом, щекой к щеке, крепко обнимает руками вокруг шеи и может находиться в таком положении без конца.
На днях мы лежали в постели — я, Галка, Саша. Саша чихнула. Я сказала: «Будь здорова». А Галка сказала: «Болей!»
У меня произошел с ней по этому поводу короткий, но выразительный разговор. Даже шутить так нельзя.
Немного погодя Саша рассказывала маме Соне:
— Мы лежали на кроватке, я кашлянула, мама сказала — будь здорова, а Галочка сказала — болей.
Саша изложила эту историю трижды. Сегодня утром, придя к нам в кровать, притворно кашлянула и обратилась ко мне: «Мама, скажи: будь здорова!» Я сказала: «Будь здорова!»
Тогда Саша повернулась к Гале:
— А ты что скажешь?
* * *
О Шуре не спрашивает больше. Он послезавтра должен приехать. Интересно, как они встретятся.
18 мая 45.
Сегодня Галя принесла табель с отметками: переведена во 2-й класс. Мне бы тут же ее поздравить, а я посмотрела: вместо пятерок — четверки и стала ей выговаривать: почему во второй четверти все было отлично, а теперь только хорошо? и прочие скучные и ненужные вещи. Простить себе не могу! Она пришла радостная, оживленная, директор поздравил их с переходом во второй класс, а я-то…
Она сразу поникла. Я, опомнившись, обняла, поцеловала, поздравила ее, но, боюсь, ничего не исправила.
19 мая 45.
Дедушка, он же папа Аба, — был умнее меня. Он пришел, поздравил с хорошими отметками и переходом во второй класс. Галя ответила металлическим голосом:
— Что ж поздравлять, когда всё четверки.
А потом добавила:
— Я все свое старание приберегла для второго класса.
* * *
Саша говорит: «Хочу встречать своего папочку Шурочку!»
* * *
Корней Иванович [Чуковский. — А. Р.] сказал, что Саша «трагически похожа на Раскина».
20 мая 45.
Шура отметил свой приезд тем, что велел надеть Саше шерстяные рейтузы.
Запись А. Б.
Да, велел, поскольку ребенок простужен и в доме еще холоднее, чем на улице. Довольно глупо вышучивать правильные поступки. Это я пишу не для себя, не для Фриды и не для третьих лиц, а для самой Саши: когда будет старше, пусть понимает, кто о ней заботился, а кто нет. Папа.
(А. Б.)
16 июня 45. Удельная.
Перед отъездом в Удельную у нас с Галей был деликатный разговор: с нами вместе снимают дачу знакомые, очень гостеприимные люди. Я просила Галю не пропадать у них целыми днями, не мешать им. Она обещала. Она всегда очень легко обещает.
И все же, как только наверху обед или завтрак — она там. Снова разговаривала, объясняла, что нехорошо это, пыталась призвать на помощь самолюбие. И вот вчера, после того, как мы позавтракали, приходит Берта Львовна и приглашает Галю завтракать к себе. Галя умоляюще смотрит на меня. Я — с удивлением на нее: ведь ты только что ела?
А она в ответ:
— Ну что же я ела… одно яичко…
Берта Львовна:
— Ну, вот и пойдем: у меня рисовая каша, сгущенное молоко (!), пойдем скорее.
Галя опять смотрит на меня, видит, что я рассержена, краснеет, на глазах появляются слезы. Я пожимаю плечами, она некоторое время мнется, а потом идет. Была она сыта, перед приходом Берты Львовны отказалась доедать простоквашу, а яйцо ела без хлеба.
Можно найти всему этому невинное объяснение: там дети и с ними есть веселее. Но у меня из головы не выходят слова: «Ну, что же я ела… одно яичко…»
Очень противно.
* * *
Обе — и Саша, и Галя — выглядят чудесно: Саша смуглая, Галя румяная. Сашу остригли, она подурнела, очень похожа на жука. Галя, напротив, похорошела. Блондинка с карими глазами и очень длинными ресницами. И ямочкой на щеке.
Галя очень гордится мною. Когда я играю с детьми, или читаю им, или бегаю, она на всех смотрит почти победоносно и старается подчеркнуть наши родственные отношения. Ведет себя гораздо лучше, чем в Москве, спокойнее. О лагере и слышать не хочет. Если бы только не эта история с Бертой Львовной…
* * *
Саша:
— Мама, мне немцы всю спину покусали.
Речь идет о комарах. Все неприятное привычно связывается ею с немцами.
Ей тут хорошо. Не плачет.
* * *
От нечего делать я сообщила Саше, что главную роль в пьесе папы и дяди Мориса будет играть Юнгер (чтоб продолжить диалог «Бом, бом, тили-тили, папе пьесу разрешили»). Саша запомнила и, когда ее спрашивали: «Кто будет играть главную роль?», отвечала: «Юнгер».
Прошло несколько дней. Я снова спросила:
— Кто же будет играть главную роль?
Саша подумала с минуту и ответила:
— Кенгуру…
17 июня 45.
Я выгоняю из комнаты кошку. Саша горячо заступается за нее: «Ну, мама, ну, не надо, ведь она совсем маленькая, она ничего не понимает…», т. е. говорит все слова, которые произносят обычно в ее защиту: «маленькая, ничего не понимает».
23 июня 45.
Берта Львовна созывает своих ребят обедать.
— Галя, хочешь есть? — спрашиваю я.
— Вообще — нет, но с ними — хочу, — отвечает Галя со всей откровенностью, на какую только способна.
* * *
Мы сидим за столом и едим землянику.
— Съедим еще немного, а остальное я оставлю тете Оле, — говорю я.
— А я оставлю папе Шуре, — говорит Саша.
С минуту мы молчим. Сашина тарелка пустеет медленно, но неуклонно.
— А как же папа Шура? — спрашиваю я.
Саша отвечает вопросом на вопрос:
— Ты кому оставишь землянику?
— Тете Оле.
— Ну, а тетя Оля оставит папе Шуре.
* * *
Галя:
— А когда будет затемнение солнца?
* * *
— Ты гадкая и жадная девочка, — говорю я Саше.
— Я не буду с тобой водиться, если ты ругаешься, — отвечает она, плача.
13 июля 45.
Саша ест булку с маслом. Подходит Галя:
— Ты что кушаешь?
Саша делиться не хочет. Поэтому она предусмотрительно отвечает:
— Это гадость. Невкусно.
* * *
