Но насчет понимания вреда все далеко не так однозначно. Если, например, во время эпидемии 1721–1722 гг. в Силезии король выпустил указ о запрещении использования ржи, испорченной спорыньей, потому что серьезно страдали даже лошади и свиньи[301], то это, скорее, было исключением. Эпидемии шли своим ходом, иногда достигая угрожающих размеров.
В 1754 году обширнейшая эпидемия эрготизма разразилась во Франции, почти приблизившись по своим опустошительным последствиям к эпидемиям средневековья. Началась она в Солони, традиционном своем месте рождения, и распространилась в Ландах, Фландрии и Артуа. Спорыньи было так много, что она составляла треть ржи. Животные получали от корма ту же гангрену, от которой страдал и человеческий род[302].
Но вина спорыньи по-прежнему представлялась сомнительной. Достаточно вспомнить, что знаменитый шведский натуралист Карл Линней утверждал в своей диссертации (De raphania dissertatio medica), изданной в Уппсала в 1763 году, что виновницей эрготизма является вовсе не спорынья, а дикая редька Rhaphanus raphanistrum. Научной методологии экспериментов в те времена еще не было и Линней пришел к своему ответу методом тыка — накормил редькой утку, та почему-то захромала, и натуралист решил, что это и есть искомая болезнь. С тех пор в научных работах в ближайшие 150 лет эрготизм будет называться рафанией. Французская Академия в вине спорыньи тоже была далеко не уверена и опять погрузилась в сомнения. Ибо и сто лет спустя после доклада Додарта мы сталкиваемся с практически аналогичной ситуацией. Очень сильные эпидемии эрготизма в 1770–71 гг. охватили почти всю Германию. Во Франции эрготизм бушует в герцогстве Мэн, Туре, Анжу[303]. Охвачены также Овернь, Лимож и, конечно, Солонь[304] (отметим, что большие эпидемии чумы — или «чумы»? — идут в тех же 1770–71 гг. в Риге, Киеве, Москве; что это было на самом деле?). Ближайшие лет десять эпидемии эрготизма будут вспыхивать во Франции практически каждый год: «Большие эпидемии бушевали во Франции и Германии, особенно с 1770 до 1780 года»[305]. Врач Рибер Ветиллар (Vetillart) издал в 1770 году актуальную для тех лет работу по лечению гангренозного эрготизма, где приводит следующий характерный пример ядовитости зараженного спорыньей хлеба:
Бедняк из Нуана в герцогстве Мэн попросил разрешения забрать отходы отвеивания ржи, чтобы испечь из них хлеб. Он понимал, что такой хлеб может иметь для него пагубные последствия, но необходимость взяла верх над страхом. Последствия выпечки хлеба из такой муки со спорыньей ржи не замедлили сказаться. В течение лишь одного месяца этот несчастный человек, его жена и двое детей погибли в мучениях. Третий ребенок, грудной младенец, который ел panado (хлебная кашица — Д. А.) из этой муки, избежал смерти, но стал глухим, немым, и лишился обеих ног[306].
В Страсбурге в 1771 году выходит «Трактат о спорынье ржи» Рида, военного врача из Монпелье, в котором приводятся наблюдения о связи заболевания со спорыньей. Трактат переиздается в 1774 году в Меце. В обзоре 1772 года о нем пишут: «Мсье Рид отмечает и доказывает, что эта ужасная болезнь по-прежнему опасна, появляется каждый год в некоторых областях все с той же степенью ярости, и постоянно вызывает непереносимо жестокие страдания»[307]. Академики же тем временем все продолжают спорить, виновата спорынья в эпидемиях или нет.
Тот факт, что вся Солонь потребляла одинаково плохой хлеб, но не все становились жертвами гангрены, сильно увеличивал их сомнения. Наконец, окончательно еще так и не было доказало, что гангрена была результатом отравления. Была ли спорынья именно тем, чего следовало опасаться?[308]
В попытке эти сомнения рассеять и найти однозначный ответ на поставленный вопрос, аббат Тессье и фармацевт Парментье, известные в Парижских ученых кругах, вновь стали проводить эксперименты на животных. При этом будущему «отцу картофеля» Парментье, казалось бы, выгодно признать рожь опасной и продвигать свой любимый картофель. А аббату Тессье это не с руки, как представителю церкви, которая уже лишила Парментье опытного участка в Доме Инвалидов и работы там же, ибо считала картофель «яблоком дьявола». Однако происходит все наоборот. Собаки, которым скармливает спорынью Парментье, остаются живы, а свинья у Тессье с отвалившимися ушами и хвостом умирает в конвульсиях[309]. Парментье, таким образом, объявляет спорынью безвредной и заявляет о «нелепости опасений относительно этого так называемого яда»[310]. Тессье же в корректность опыта Парментье с собаками не верит: «Тессье говорит, что собаки скорее умрут от голода, чем будут добровольно глотать спорынью»[311]. Поэтому аббат в противовес Парментье утверждает, что спорынья ядовита, и стоило бы рожь заменить картошкой. Для нас, знающих о многочисленных памятниках во Франции «отцу картофеля» Парментье, о станции метро, названной его именем, это звучит непривычно. Но, возможно, слава Парментье как главного пропагандиста картофеля лукавой историей несколько преувеличена.
В то время во Франции не только церковь шарахалась от картофеля. Ранее считалось общепризнанным, что от этих «чертовых яблок» можно заболеть сифилисом. Затем точка зрения претерпела изменение только в том, что в 1748 году французский парламент запретил выращивание картофеля на том основании, что он, по общепринятому мнению, вызывает проказу. В Бургундии картофель был запрещен еще с 1619 года по аналогичной причине. И хотя Парижский медицинский факультет в 1772 году объявил, наконец, картофель съедобным, население по привычке все еще боялось «чертового яблока». Поэтому, вероятно, у Парментье и не было шанса для продвижения своего любимца до Великой Французской революции, которая сбросила с пьедестала рожь и открыла дорогу картофелю. Только в 1789 году выйдет книга Парментье «Трактат о выращивании и использовании картофеля», а сама картошка станет считаться пищей революционеров. Но во вред спорыньи Парментье, похоже, и в самом деле не верил. Несмотря на вроде бы очевидность того, что свиней легче накормить спорыньей, чем собак.
На скептицизм Парментье Тессье отвечал, что количество спорыньи, которую тот использовал, было не достаточным, и что не разумно опираться на результаты тестов, проведенных с такими маленькими дозами. После последующих демонстраций 1776 года, проведенных Поле, Жюсье и Тессье, большинство членов научного сообщества было вынуждено признать, что гангрена происходит от пищи. Никто не мог отрицать, что рожь со спорыньей есть рискованно, но никто не мог доказать, что в ней и была искомая опасность. Результатом стала единодушная рекомендация правительству: провести дальнейшие проверки на преступниках, осужденных к смерти. Другими словами, тюремный хлеб должен был быть заражен спорыньей. И они добавили: «Так можно наказать преступление способом, непосредственно полезным для человечества»[312].
Пока Академия занимается проверками, к 1777 году в Солони от гангренозного эрготизма умирает 8000 человек[313]. В том же году эпидемия разыгралась и в Ландах (обе эти эпидемии не попали в список Гирша). Вот эти годы мы уже можем считать тем поворотным моментом, когда вина спорыньи становится общепризнанной. Напомню и об одновременной формальной ликвидации ордена св. Антония, последние остатки которого будут окончательно раздавлены в первые годы Французской революции. Поэтому, упоминая описание Адемаром Шабанским эпидемии 994 года, Феррьер совершенно верно пишет о разных сроках понимания этиологии заболевания и признания ее:
