– Это потому, что он плох во всем! – Разозлившись, Арктур отодвинул от себя портвейн. – Он не то что стрелять, он даже оружие удержать не может. Книги, которые ты ему навязываешь, превращают его в божьего одуванчика, который пытается обрести вселенскую гармонию. Он худой, как скелет! На костях ни грамма мускулов, и он устает даже от легкой гимнастики. Если я строг к нему, то это лишь потому, что пытаюсь наверстать упущенное! И это все из-за твоего потворства!

– Мы его любим, Арктур, – сказала Жюлиана. – Мы не заставляем его делать то, что по нашему мнению, он должен делать. Я думала, что уж кто-кто, но ты будешь уважать подобный подход. Наш сын волен выбирать, что изучать и чем увлекаться.

Арктур покачал головой.

– Это просто какой-то кучерявый бред. Хочешь оставить его неподготовленным к жизни за пределами уютного пузыря, в котором благодаря тебе он живет сейчас? Ты воспитываешь книжного женоподобного слабака, Жюлиана. Галактика – жестокое мерзкое место. И если ты продолжишь воспитывать его в таком духе, он не выживет, когда столкнется с реальностью один на один. Ты понимаешь это?

– Я все прекрасно понимаю, – отрезала Жюлиана. – Ты хочешь вырастить из него точную копию себя!

– А разве это плохо? – возразил Арктур, вскакивая на ноги. – По крайней мере, я чего-то добился! Я вышел в галактику, заработал реальный опыт и создал свою судьбу собственными руками! Сможет ли мальчик когда-нибудь управлять своей собственной судьбой? Он Менгск, а для большого корабля – большое плавание! Но ему никогда не достичь подобных высот!

– Вне зависимости от того, как он распорядится своей жизнью, это его выбор, – сказала Жюлиана. – Мы не можем решать за него.

– Сущий вздор, – махнул рукой Арктур. – Детям нужна дисциплина, а ты явно не в состоянии обеспечить ее. Он слишком мал, чтобы понять, верный ли путь он выбрал. Поэтому мы обязаны направить его в нужное русло.

Жюлиана сжала пальцы в кулаки, и Арктур отметил, что она, вопреки его предположению, вовсе не утратила внутренней силы.

– Хотелось бы мне, чтобы ты услышал эти свои слова – тот ты, которым ты был раньше. Юный ты.

– О чем это ты?

– Всем тем, что ты отвергал, когда был юнцом, вот чем ты стал. Ты стал своим отцом.

– Не говори глупостей Жюлиана. Я не похож на своего отца, – отчеканил Арктур.

Жюлиана горько рассмеялась.

– Столь образованный человека, как ты, не может быть настолько слеп. Я выслушивала все, что ты рассказывал мне за все эти годы. О грандиозных планах, об амбициях и величии. И я верила тебе. Думаю, где-то в глубине души я до сих пор верю, что ты совершишь великие поступки, но уже не в одиночку. У тебя есть сын, и он нуждается в отце.

– Я и делаю то, что требуется от отца, Жюлиана. Я даю ему шанс воспользоваться моим опытом, чтобы стать настоящим мужчиной.

– Ему всего лишь семь! Он еще ребенок, – с мольбой в голосе произнесла Жюлиана. – Разве ему нельзя чуть-чуть подрасти?

Арктур уже было собрался поставить уничтожающую точку в диалоге, как открылась дверь, и в комнату вошел один из слуг Пастера. В ту же секунду

Арктур почувствовал всю безотлагательность его появления.

– Ну что такое? – гневно спросила Жюлиана, обернувшись.

– Информация для мистера Менгска, – ответил слуга.

– Письмо? – спросил Арктур. – И ради него вы побеспокоили нас? Я прочитаю его позже.

– Нет сэр, – уточнил человек. – Это не письмо. Это прямой канал с Корхалом.

Арктур нахмурился. Общение в реальном времени между планетами стоило невероятно дорого, и было доступно лишь тем, кто имел доступ к самому мощному и современному оборудованию.

– С Корхалом? – переспросил он. – Это моя мать?

– Нет сэр. Это мистер Фелд, – ответил вошедший. – И я боюсь, что у него для вас плохие новости.

* * *

Арктур баюкал бутылку бренди на коленях; он знал, что выпить остатки её содержимого было бы неправильно, но "правильное" и "неправильное" его больше не заботило. Его слёзы давно уже высохли, но горе до сих пор разрывало сердце своими холодными стальными когтями. Слова, произнесённые Фелдом, эхом повторялись в его голове.

Они мертвы... их всех...

Они отпечатались в его памяти так крепко, что ничто и никогда не сотрет их оттуда. Это было просто невозможно.

Никто не мог проникнуть через барьеры службы безопасности.

Никто не мог одолеть разнообразные системы, которые защищали их от зла.

Это было невозможно.

Они убили их. Боже, Арктур ... Мне так жаль ...

Он понял, что что-то не так с той минуты, как увидел лицо Эктона Фелда. Его изображение на видеопанели было зернистым, покрытым помехами – столь огромным было расстояние передачи, через множество реле, ускорителей и несущих, что сигнал заметно ухудшился.

Такой сеанс связи был равнозначен телефонному звонку посреди ночи, выдергивающему вас из сна глубоким гложущим страхом, что поднимается откуда-то изнутри. Никто не звонит ночью с хорошими новостями; никто не станет связываться с проблемной и дорогостоящей связью в режиме реального времени, если у него хорошие новости.

– Что такое, Фелд? – сказал Арктур, сидя напротив узла видеосистемы, через которую он отправлял на Корхал новости о рождении Валериана.

– Мне так жаль, Арктур. Мне так жаль... – повторял Фелд, и по его щекам текли слезы.

– Жаль? Чего? Послушай, Фелд, выкладывай. Что случилось? – сказал Арктур, и в его животе прочно обосновался тяжелый леденящий страх.

– Они мертвы... все... – По щеке мужчины покатилась скупая слеза.

– Кто? – надавил Арктур, когда Фелд замолчал.

– Все они... – всхлипнул Фелд, с трудом подбирая слова. – Ангус... Твоя мать. Даже... Даже Дороти.

Внутри Арктура словно бы образовалась огромная черная пустота. Его руки задрожали, и он почувствовал озноб. Рот пересох, а разум перестал функционировать, отказываясь принимать реальность того, что только что сказал Фелд.

– Нет, – сказал он наконец. – Нет, ты ошибаешься. Этого не может быть. Ты ошибаешься. Ты должен ошибаться, Фелд! Они не могут быть мертвы! Нет, я не допущу этого!

– Мне так жаль, Арктур. Я не знаю, как это случилось. Все было в порядке... Все системы безопасности функционировали. И функционируют до сих пор... Я просто не понимаю.

Арктур почувствовал, как его руки онемели, словно больше не принадлежали ему. Нарастающий звук, похожий на удары морской волны об утесы под летней виллой, зазвучал в его голове. Губы Фелда на экране двигались, но Арктур больше не различал слов. Он прижал руки к вискам, и слезы скорби, ярости и тянущей, ужасающей потери потекли по его лицу.

Это было похоже на эмоциональную тошноту – его человечность изливалась в слезах, и каждое, даже самое незначительное чувство, которое он когда-либо испытывал по отношению к своей семье, каждое сочувствие и последние осколки самообладания смывало приливом горячих слез.

Он осознал абсолютный, невообразимый масштаб случившегося. Это было слишком. Никто не мог бы пережить такую потерю, такую травму и остаться невредимым. Сила скорби разорвала его на части, словно ураган, разбивая цепи самообладания, чести и милосердия, унося с собой все мысли, кроме одного сияющего маяка, который предлагал луч надежды, тонкую спасительную соломинку, за которую он мог бы уцепиться.

Месть.

Те, кто заставил его так страдать, умрут. Все до единого.

Арктур знал, что подобные убийства могут быть делом рук лишь Конфедерации.

Лишь у них были агенты, обладающие навыками и дерзостью вершить нечто столь гнусное.

Лишь им хватило бы безрассудства считать, что они смогут так просто уйти.

Что же, Арктур Менгск собирался освободить Конфедерацию от подобных иллюзий.

Как там говорил его отец?

Если у тебя есть лишь молоток, то все становится похожим на гвозди...

Кристальная ясность мыслей помутнела от тяжести горя. Он набрал в грудь как можно больше воздуха, чувствуя, как вместе с воздухом душа наполняется праведным гневом. Слезы высохли, плечи расправились.