Чтобы подробно описать все мои похождения со дня приезда в Ленинград, мне понадобилось много времени. Люди заходили, покупали марки, справлялись о письмах до востребования, посылали денежные переводы, а я все писал и писал…

Хорошенькие девушки, служащие отделения, перешептывались, с интересом поглядывая на меня: они, наверно, думали, что я пишу письмо любимой…

Наконец, вытерев со лба пот, я положил исписанные листы в конверт, запечатал его, надписал адрес: «Городская милиция. Управление уголовного розыска. Начальнику». Одновременно с конвертом, упавшим в почтовый ящик, с моих плеч свалилась огромная тяжесть. На душе стало легко. И вдруг я вспомнил, что не отправил вместе с письмом деньги, данные Безгубым. «Ничего, отдам после», — решил я. Я был уверен, что все страшное уже позади.

«Адмирал Нахимов» стоял на своем месте под погрузкой.

На пароходе меня встретили, словно выходца с того света. Я даже не представлял, что ко мне так хорошо все относятся! Меня вертели, тормошили, обнимали. Капитан расцеловал меня в обе щеки, а радист долго тряс руку и повторял: «Вот удача, дружок! Вот удача!»

Дебаркадер, оказывается, удалось спасти. Помог военный тральщик, проходивший поблизости. На многочисленные вопросы я ответил, что был случайно подобран рыбачьей лодкой, застигнутой штормом в заливе. Большего я не мог рассказать, пока не придет из угрозыска ответ на письмо.

— Иди в кубрик, отдыхай, — приказал капитан.

— А где Валентин, Анатолий, Николай? — полюбопытствовал я дрогнувшим голосом.

— Отпросились на берег за папиросами. Сильно о тебе переживали… Жалели очень. Кто их знает? Может, они и ничего ребята.

…Знакомый, ставший привычным стук машины долго не нарушал моего сна. Наконец я открыл глаза. Крашенный масляной краской потолок кубрика, полумрак, слабо светится лампочка. Значит, уже вечер. Я перевел взгляд на часы: десять. Ого! Долго же я спал!

Сев на койке, я замер: напротив меня на койке Валентина лежал Безгубый. Глаза его были закрыты. Я бросился к двери. Заперта снаружи!

— Не волнуйся, Ракитин. Ляг, — раздался голос Безгубого.

Бессознательно повинуясь, я снова лег на свою койку.

Не открывая глаз, он спокойно продолжил:

— Я мог бы разделаться с тобой сейчас. Удушить, например. Труп выкинуть в иллюминатор. Верно? Пролезет? Иллюминатор большой! Но сейчас, понимаешь, Ракитин, мне лень. Сначала хочу уладить кое-какие дела в Кронштадте. — Он пожевал узкими губами. — Дай-ка попить.

Я соскочил с койки, протянул чайник с водой. Попив прямо из носика. Безгубый продолжал:

— Ты рассказал, конечно, кое-кому кое о чем… Я это знаю. Но учти: им все равно ничего не найти. А про тебя скажут, что ты сумасшедший. Да, да, сумасшедший! Ну, а мы с тобой посчитаемся…

И вдруг Безгубый крикнул:

— Кому говорил? Отвечай!

— Никому!

— Брешешь, морда! Кому?

— Никому! И не кричите на меня, — я сел на койку. — А вам я помогать не буду!

Безгубый неожиданно хихикнул:

— Болван ты! Не хочешь — не надо. Заставлять не станем. Хорошо тебе живется, что ли?

Жуткая у него была улыбка. Не улыбка, а оскал.

Помолчав, Безгубый сказал:

— Ладно, Ракитин. На кой ты нам нужен? Живи как знаешь, и нам не мешай.

— Мешать не буду, — согласился я.

— Ну и хорошо! Верю! Сейчас мы придем в Кронштадт, и я уйду, а ты в каюте останешься. На всякий пожарный, так сказать, случай мы тебя опять запрем. Чик-чирик клю-чи-ком.

— Наше дело, — кивнул я. — Запирайте, если не верите.

— В Кронштадт мне из-за тебя пришлось ехать, — пожаловался Безгубый. — Кое-какие следы замету. Вдруг ты успел кому рассказать? А?

— Да никому я не рассказывал!

— Не рассказывал? Ну ладно!

…Когда «Адмирал Нахимов», судя по стуку машины и звонкам телеграфа, стад швартоваться, Безгубый спросил:

— Лодку-то где оставил?

— На берегу. Где же еще?

— Ну и дурак! А у меня еще одна была. Думал ты хитрее других оказался?

Снаружи заворочался ключ. В узкую щель раскрывшейся двери просунулась голова Валентина.

— Валерий, выходи. Николай у трапа — проскочишь.

Безгубый, помахав мне рукой, выскользнул из кубрика. Дверь мягко хлопнулась, щелкнул ключ.

Я заметался по кубрику. Что делать? Ведь Безгубый пошел в Кронштадт! А Кронштадт — это крепость! Военная крепость! Даже нам, матросам речного пароходства, специальные пропуска оформляли в Кронштадт.

Я было решил стучать в дверь, но вовремя одумался: на стук прибегут Николай, Анатолий, Валентин, меня свяжут, заткнут рот тряпкой, и, может быть, убьют, как обещал Безгубый… Выкинут в залив через иллюминатор…

Иллюминатор! Вот и выход!

Отвернув зажимные винты, я откинул кольцо со стеклом. В лицо пахнуло сыростью. Пристань. Пирс. Вот он — рукой достать. Обдирая на лице, шее, руках кожу, я протиснулся сквозь узкое отверстие. Ухватившись рукой за зеленую скользкую сваю грузового причала, я подтянулся, перемахнул на дощатый настил. На пирсе — ни души. Схватив валявшийся под ногами железный шкворень, я побежал к выходу в город.

Глава девятая. Если в крепости враг…

Сбегая со сходней причала на набережную Кронштадта, я нос к носу столкнулся с капитаном.

— Ракитин, куда?

— Там!.. В крепости враг! На нашем пароходе приехал! Я его поймаю! — пояснил я на бегу.

— Ракитин, назад! — крикнул капитан. — Ракитин, остановись! Слышишь?

Но я даже не оглянулся. Я все ускорял и ускорял бег.

«Это я виноват, что он в крепость пробрался! Я виноват! Я пропустил его в крепость! Только бы он не ушел!..»

Впереди маячила мужская фигура. Оглянувшись и увидев в моей руке шкворень, человек отшатнулся. «Не он!» — и я помчался дальше.

— Стой! — крикнул мне человек. — Стой!

«Догнать! Задержать во что бы то ни стало! Не уйдешь от меня, Безгубый! Не уйдешь, вор! Не уйдешь!» — думал я на бегу.

Шлюпочный канал — длинный, прямой как стрела — тускло поблескивал зеркалом воды. Редкие столбы фонарей слабо освещали гранитную набережную. По набережной шел человек.

Он! Безгубый!

Поняв, что за ним гонятся, Безгубый остановился. Нет, он и не думал бежать! Он стоял, засунув руки в карманы плаща, по-бычьи наклонив голову, и спокойно ожидал моего приближения. Кажется, он даже улыбался.

— Стой! — закричал я, поднимая шкворень. — Стой! Руки вверх! Не уйдешь!

Не говоря ни слова, Безгубый шагнул навстречу. Чугунный удар в подбородок швырнул меня на камни. В тот же момент шкворень непонятным образом очутился в руках Безгубого.

— Задержать меня хочешь? Каши мало ел, щенок!

И Безгубый замахнулся на меня шкворнем. В голове у меня зазвенело…

Более двух месяцев я пролежал в кронштадтском госпитале с тяжелым ранением головы и сотрясением мозга.

В обычное время грубоватые, скупые в проявлении своих чувств члены нашей судовой команды буквально завалили меня фруктами, папиросами, сладостями. Когда врач разрешил мне читать, они достали для меня интересные книги. Даже боцман — неразговорчивый и, как я думал, вредный старикан — написал мне корявыми, ломаными буквами очень трогательную записку:

«Ты, Петька, не скучай! Матрос из тебя выйдет хороший. Речное естество в тебе есть. Здесь все тебе кланяются, и ты не сумлевайся: никто тебя за жулика не считает…»

Вот какие на нашем «Адмирале Нахимове» были люди!

Чтобы меня не волновать, мне долго не рассказывали обо всем случившемся. Только много времени спустя я узнал, что произошло после того, как я ринулся за Безгубым.

Капитан, не сумев меня остановить, побежал на пароход. Там ему передали только что принятую радиограмму из Ленинградского уголовного розыска. Приказав старпому задержать Колю, Толю и Валентина, капитан вместе с Кешей, радистом и одним из кочегаров побежали на набережную.

Они настигли Безгубого в тот момент, когда он тащил мое бесчувственное тело к каналу, чтобы сбросить в воду.