Сергей прислушался: откуда-то, заглушая шум дождя, доносились ритмичные глухие удары: тук, тук, тук… Он посмотрел Кате в глаза — радостные, возбужденные, блестевшие, как две огромные искры, в темноте.

«Это же бьется ее сердце! Какое оно сильное! Неужели Катя тоже любит меня?»

Сергей несмело обнял ее. Она прильнула к нему теплым упругим телом и, улыбаясь, прошептала:

— Дуралей ты мой, милый дуралей…

Дождь перестал, тучи потянулись на восток. В просветленном небе вспыхивали крупные, будто только что зажженные, далекие звезды. Луна, участливо подмигнув счастливой паре, скрылась и стала похожа на размытое бледное пятно.

— Пойдем, Сережа.

— Куда?

— Домой…

— Никуда я не пойду, — по-мальчишески задорно отозвался Сергей. — Мы будем сегодня вместе охранять общественный порядок.

Она тихо рассмеялась.

— Ты что?

— Нам нужно переодеться, милый!

Он отстранил ее от себя и только теперь заметил, что они были совершенно мокрые.

— Катюша, родная!

Такой красивой, какой показалась она ему сейчас, он никогда ее не видел.

— Сереженька!

Катя плакала от счастья. Плакала, всхлипывая, не стесняясь ни его, ни первых пешеходов, появившихся на улице. Сергей успокаивал ее, гладя мокрые волосы горячей ладонью…

2

Они подошли к дому Кати. Утопая в зелени, он стоял особняком, выступив на тротуар углом. На улицу смотрели залитые ярким светом окна. Широкими полосами свет падал на тротуар, пересекая арык, и уходил на дорогу, сливаясь там с тусклым освещением электрических лампочек, висевших над серединой улицы.

Под старым лапчатым карагачем, окруженным молодыми деревцами, где даже днем было темно, Сергей остановился и положил руки на Катины плечи. Катя подняла голову и глядела на него долго, будто собиралась уйти навсегда и никак не могла расстаться. Ее заплаканные глаза были удивительно чистыми, и Сергей подумал, что в них затерялась частица жаркого южного неба.

— Может, зайдешь к нам на минутку?

— Лучше встретимся у кинотеатра, Катюша. В одиннадцать часов.

— Хорошо.

Сергей зашагал по тротуару. Вскоре его высокая подтянутая фигура скрылась за деревьями.

Катя, постояв некоторое время у дома, неторопливо вошла во двор. Какое-то беспокойное чувство охватило ее, едва она очутилась на узкой бетонированной дорожке между домом и густой стеной виноградника, тянувшегося в глубь двора. Ей казалось, что вот-вот должно случиться что-то неприятное, и она была бессильна что-либо предпринять.

«Боже мой, что это со мною? — подумала Катя с тревогой. — Раньше ничего подобного не было».

— Папа! — внезапно громко, не веря своему голосу, закричала она и бросилась вперед, к крыльцу, закрыв лицо руками.

В коридоре горел свет. Из кухни доносился острый запах жареного мяса.

Хлынуло чувство радости.

«С ума сошла, — закрывая за собой дверь, с облегчением подумала Катя и закружилась на месте, вспомнив слова Сергея. — Любит, любит! Люблю, люблю!»

Ей стало легко и весело. Все приобрело свои прежние краски. Не переодеваясь, она вбежала на кухню, поцеловала в лоб отца, сидевшего у газовой плиты, заглянула в кастрюли и весело рассмеялась.

— Смотри, как бы плакать не пришлось, — убавляя газ, сухо проговорил Иван Никифорович. Он был чем-то расстроен.

— Я так счастлива, папочка! — обняла Катя отца.

— Взрослые счастливыми не бывают, дочка, — не менял тона Иван Никифорович.

— Бывают. Ты ничего не знаешь, папа! Ничего, ничего! — Она снова поцеловала отца и побежала к себе, в спальню, переодеваться.

— Стрекоза! Вся в мать, — с любовью произнес Иван Никифорович, провожая дочь взволнованным взглядом.

…Хорошо было на душе у Кати Мезенцевой. Она уже видела себя в своей комнате с Сергеем Голиковым. Он давно нравился ей, с того самого дня, когда они впервые встретились в этом городе. Подруги, узнав о ее чувствах к Сергею, сначала пытались отговорить ее, пугая той грубой действительностью, с которой постоянно сталкивался Сергей, потом успокоились, поняв, что его работа, как и всякая другая, не является помехой для любви.

Действительность же, с которой сталкивался Сергей, была на самом деле жестокой. Где-то здесь недалеко от города несколько лет назад была смертельно ранена Наташа Бельская — следователь из Ташкента. Недавно кто-то стрелял в начальника ОУР Якуба Панасовича Автюховича. Не один раз в опасные переделки попадал и Сергей Голиков.

…Катя неторопливо сняла с себя мокрое белье, надела сухое, подошла к зеркалу и замерла, продолжая думать о Сергее.

Нет, она не отступится от него, что бы ни случилось. Она будет неотлучно находиться рядом с ним. Только бы он захотел этого. Годы идут. Ей уже скоро исполнится двадцать пять лет. Ее одногодки давно имеют семьи. Чем она хуже других? Ну и что же, что у него такая беспокойная работа?

«Ах, Сережа, Сережа, ты даже не представляешь, как я люблю тебя! Будет все хорошо!»

Отовсюду, куда бы она ни посмотрела, на нее глядели влюбленные, такие родные голиковские глаза. Сергей властно завладел всем ее существом, и она радовалась этому неожиданному плену, радовалась, как школьница, получившая пятерку по любимому предмету.

За дверями раздалось тяжелое шарканье отцовских ног. Он даже летом, в самые жаркие дни не снимал кирзовых сапог: боялся простуды.

— Ты скоро, Катерина?

— Сейчас.

— Поторапливайся.

—' Ужинай без меня. Я не хочу есть.

— Ты не хочешь, мы хотим.

«Кто это «мы»? Кого он имеет в виду? Может быть…»— Она не произнесла того, что готово было сорваться с языка. Страх, парализовавший ее во дворе, появился снова, и тут же все померкло вокруг. Сергей со своей любовью ушел куда-то далеко-далеко. Около нее уже находился другой человек. Тот, что однажды, как аор, проник в ее жизнь и отнял все, что было для нее дорого и свято…

— Где он, папа?

Катя выбежала из спальни, присела на корточки перед отцом, взглянула в его глубокие, такие же, как у нее, синие-синие глаза.

— У тебя в кабинете.

Да, это был он, ее прежний муж, Анатолий Депринцев. Он почти не изменился. Те же прямые, гладко зачёсанные назад рыжеватые волосы, тот же раздвоенный длинный подбородок, тот же с горбинкой острый нос, те же трусливые глаза, даже те же брюки и рубашка. Словно ничего не произошло. Словно не было двух с половиной лет, прожитых без него в Янгишахаре.

— Что же ты остановилась, Катюша? — нерешительно сказал Анатолий, закрывая книгу, которую держал в руках.

— Любуюсь тобой, — недобро усмехнулась Катя.

Он нервно передернул плечами, достал из кармана

папиросы и спички, но не закурил, а снова раскрыл книгу и положил ее на диван.

— Не сердись.

— Зачем ты приехал?

— К тебе.

— Ты мне не нужен.

— Катенька, — Анатолий шагнул к ней и попытался обнять. — Ну не сердись, дорогая… Я виноват… Теперь это все позади. Давай все обсудим. Тебе тоже, наверно, надоело жить одной. Я все время только и думал о тебе. Во-от…

— Не о Пушкашевской?

— С ней у меня ничего общего не было. Влип по глупости… Поверь, я столько перенес. Мне так не хватало тебя, твоей любви, всего, что ты сделала для меня, пока мы были вместе. Не сердись, пожалуйста! Ты такая злая, будто я совершил преступление.

— Подлый ты, Анатолий. Был и остался подлым.

— Катя1

— Это все, что я мо. гу сказать.

Она вышла из кабинета. В ее голове перемешалось все: счастье, которое еще никогда не глядело на нее такими удивительно ясными глазами, и горе, явившееся нежданно-негаданно. Она кусала обескровленные губы и, глядя в окно, бессознательно водила пальцем по мокрому стеклу.

— Доченька!

— Чего, папа?

Иван Никифорович, должно быть, давно стоял около нее. У него был виноватый взгляд, в руках поблескивали граненые рюмки. Она посмотрела на стол — увидела только горлышки не раскупоренных бутылок.