Вместе с Буяновым комбат подошел к ближнему окопчику, где сержант Мирзоян что-то писал, согнувшись над большим листом бумаги.
– А ну, чем тут комсомол занимается? – спросил Мельников. Сержант мигом выпрямился, сверкнул белыми ровными зубами.
– Боевой листок готовлю, товарищ подполковник.
– Ну-ка, ну-ка… Даже стихи пишете?
– Так точно, фельетон в стихах.
– Интересно…
Мирзоян сел поудобнее и стал читать:
Звался Груздев чемпионом.
Кто с ним в роте не знаком…
Но послал сегодня пули
Чемпион за «молоком».
– Стихи вроде неплохие, – сказал Мельников, задумавшись. – Но помещать их в листке, пожалуй, не стоит.
– Почему? – удивился Мирзоян. – Ведь плохо стреляем, товарищ подполковник. Никогда не было такого.
– Да, но сваливать все грехи на солдата было бы неверно. Вы подумайте получше.
Повернувшись назад, Мельников заметил вдали движущуюся точку. От городка к стрельбищу шла легковая машина, то пропадая за холмиками, то появляясь снова. Машина приближалась к вышке. «Командир полка едет», – подумал Мельников и зашагал навстречу.
Машина подошла к огневым позициям второй роты. Комбат издали видел, как вышел из новенького газика полковник Жогин, поправил фуражку, постоял немного, слушая вытянувшегося перед ним старшего лейтенанта Крайнова, затем сел у стола на раскладном стуле.
Мельников, ускоряя шаги, обдумывал рапорт. Нужно было доложить спокойно, обстоятельно, но без лишних объяснений. Пусть полковник сам спокойно разберется в том, что происходит. Однако докладывать не пришлось. Едва комбат успел подойти к столу, как Жогин, уже понявший причину плохой стрельбы, обрушился на него своим могучим голосом:
– Вы кто здесь, командир или инспектор? – Стул из-под него отлетел в сторону. – Я спрашиваю, кто вы?
Мельников хотел сказать, что поступил он так, как подсказало ему командирское сердце. Но Жогин побагровел и закричал еще сильнее:
– Слушать я вас не хочу! Извольте в девятнадцать ноль-ноль явиться ко мне в кабинет.
Он хлестнул хворостиной по сапогу и, круто повернувшись, быстро зашагал к машине. Вскоре заурчал мотор, и газик, шурша по траве ребристыми скатами, укатил.
Во второй половине дня к Мельникову заехал Соболь.
– Привет, дружба! – крикнул он еще с машины. А когда подошел ближе, спросил: – Что хмурый? Стреляют плохо?
– Да, похвалиться нечем.
– Слышал. Управляющий накален до предела. Разнести обещает. Что случилось?
– Ничего. Просто усложнил обстановку.
– Ну, знаешь ли… Надо быть ребенком, Сергей, чтобы самому в яму прыгать. Хотя ты не в ответе за прошлое батальона.
У Мельникова возмущенно заблестели глаза. Но Соболь предусмотрительно вынул из кармана портсигар, сказал с наигранной улыбкой:
– Я шучу, Сергей, давай закурим.
С минуту они стояли молча, затягиваясь душистым папиросным дымком. Мельников спросил:
– А у тебя как стреляют?
Соболь улыбнулся:
– Как всегда. Я не любитель приключений. Главное, была бы мишень пробита. – Он положил руку на плечо Мельникову и добавил негромко: – Эх, Серега, Серега, не знаешь ты нашего Жогина…
Когда комбат на газике возвращался в городок, было уже темно. Половину пути ехал молча, обдумывая, как держать себя на предстоящей встрече с командиром полка. И Джабаев сидел за рулем мрачный.
– Вы тоже грустите? – спросил его Мельников. Тот неловко поежился, точно от холода.
– Стрелять ходил, плохо стрелял.
– Учиться надо лучше.
– Ну да, учиться. Сам говорю. – Он тяжело вздохнул и вдруг спросил: – Неужели опять война будет, товарищ подполковник?
– Не должно, – ответил Мельников. – Но пока еще надо быть бдительными. И стрелять отлично. Защищаться мы обязаны уметь хорошо… Лучше, чем в сорок первом… Намного лучше…
Ровно в девятнадцать часов, как было назначено, Мельников зашел в кабинет Жогина. Тот молча выслушал его рапорт, коротко бросил:
– Я недоволен вами, подполковник.
Попросив разрешения доложить обо всем по порядку, Мельников достал из планшета план стрельбища со своими пометками и разложил его на столе. Сначала Жогин терпеливо слушал комбата, расхаживая по кабинету, а когда тот произнес слово «упрощенность», вдруг налился багровой краской, крикнул:
– Хватит! Все ясно. Ваши действия неблаговидны. Вы решили зачернить хороший батальон.
– Я ничего не решал, – спокойно ответил комбат. – Хочу лишь сказать, что в батальоне с огневой подготовкой дело обстоит…
– А я не хочу вас больше слушать, – оборвал его полковник. – Мне лучше известна огневая подготовка батальона. К тому же вы могли поставить вопрос о переносе стрельб, если видели, что люди не готовы.
– Да, мог, – сказал Мельников.
– Но не сделали этого. Предупреждаю вас!
– Я прошу, чтобы вы меня выслушали до конца, – сказал Мельников, держа в руках план стрельбища.
– Хватит! – окончательно разъярившись, крикнул Жогин. – Идите!
Мельников ушел. Спустившись со штабного крыльца, остановился, подумал: «Ситуация получается неприятная. – Он потер ладонью горячее лицо и громко вздохнул. – Теперь, конечно, у полковника аргументы веские. Соболь тоже не спроста намекал насчет ответственности. Могут и другие так рассудить… Да, но все же огневая подготовка в батальоне слабая, и никакие переносы стрельб не помогли бы исправить положение».
Постояв еще немного, Мельников медленно пошел к стоявшей за изгородью машине.
2
От командира полка Мельников поехал в батальон. Ему казалось, что там он быстрее избавится от горького противоречивого чувства, которое терзало его. Отпустив шофера, он прошел в казарму. Солдаты на низком длинном столе чистили оружие. Вид у всех был утомленный, хмурый. Даже появление комбата не вызвало на их лицах оживления.
– Что ж это вы приуныли, товарищи? – спросил Мельников, стараясь держаться как можно бодрее. – Воли нет у вас, что ли?
Солдаты молчали. Потом кто-то вполголоса промолвил:
– У нас вроде похорон сегодня, товарищ подполковник. Славу собственную в гроб заколотили.
– В гроб, говорите? – Мельников остановился и задумчиво прищурил глаза. – Ну нет, настоящая слава не умирает. А уж если умерла, значит, хилая была слава и жалеть ее не стоит.
Но солдаты по-прежнему молчали. И Мельников понял, что зря заговорил он сейчас с ними о стрельбах. Уж слишком свежа была в их сердцах рана. Немного подумав, он сказал уже мягко:
– Ничего, товарищи, не отчаивайтесь. Люди вы мужественные, закаленные.
Мельников хотел продолжить эту мысль, но тут он приметил в глубине казармы двух солдат, которые чистили автоматы не на общем столе, как все, а на табуретках, возле самых коек. Мельников подозвал старшину и спросил:
– Почему некоторые ваши подчиненные нарушают установленный порядок? Этак они скоро на постели с оружием заберутся.
Бояркин порозовел от неловкости и досады, но ответил, не дрогнув ни одной жилкой:
– Виноват, недосмотрел… ну я сейчас, товарищ подполковник, приведу их в чувство… – И он крикнул грозно, на всю казарму: – Архипов, Зозуля!.. Взять автоматы и шагом марш к столу. Живо!
– Это Зозуля там? – удивился комбат.
– Так точно, он самый, товарищ подполковник.
– Не ожидал я.
– Вы еще не знаете его. На вид он вроде тихоня, а заботы с ним всем хватает. Редкий день без происшествий проходит. Воспитываю, воспитываю, и никакого толку.
– Плохо, значит, воспитываете.
– Может, и плохо, – согласился старшина, понизив голос и опустив голову. Но в глубине души он был доволен замечанием комбата, потому что касалось оно Зозули, из-за которого ему, Бояркину, совсем недавно пришлось пережить большую неприятность.
«Ничего, – рассуждал он с некоторым даже торжеством, – сейчас подполковник поставит этого Архимеда на место».
Но Мельников только внимательно посмотрел на прошедшего мимо Зозулю и снова повернулся к старшине.