На стрельбище вышли все батальоны. Первый стрелял на двух участках. На ближнем, что рядом с вышкой, руководителем был сам Мельников, на другом – Степшин.

Накануне подполковник долго раздумывал. Сначала он был намерен проводить стрельбы на одном участке, чтобы лично проверить качество огневой подготовки во всех ротах. Ему не хотелось доверять это дело Степшину, который в душе не был согласен с его требованиями. Потом Мельникову пришла в голову другая мысль: «Не лучше ли все-таки привлечь заместителя к стрельбам? Ведь не один день вместе работать».

И сейчас, поглядывая изредка в сторону соседнего участка, он спрашивал себя: «Интересно, как там у Степшина идет дело?» У самого Мельникова результаты первых семи отстрелявших солдат были неважные. Только трое из них поразили все пять мишеней. Остальные половину патронов потратили впустую.

Командир второй роты старший лейтенант Крайнов выходил из себя. Длинный, большеротый, с хмурым лицом, он не мог спокойно стоять у стола. Едва солдат-телефонист, принимая доклады показчиков, произносил страшное слово «ноль», он взмахивал руками, громко возмущаясь:

– Черт знает, как получается. Понять ничего не могу.

Мельников долго смотрел на него, потом спросил:

– А вы спокойнее можете?

– Обидно, товарищ подполковник. Лучшие стрелки горят. Сами себе результаты срезаем.

У Мельникова на скулах заиграли желваки, но все же он сдержал себя, сказал как можно спокойнее:

– Советую вам не возмущаться, а делать выводы.

Крайнов опустил голову и проговорил совсем тихо:

– Посмотрю еще, как ефрейтор Груздев себя покажет.

Вскоре на огневую вышел ефрейтор Груздев. За него Мельников беспокоился не меньше командира роты: «Неужели и он не выполнит задачи? Ведь самый лучший пулеметчик в полку».

Ефрейтор проворно нырнул в окоп, выставил на бруствер длинный ствол пулемета, прижался плечом к прикладу. Все это проделал он ловко, без суеты. А когда из пожелтевшей травы показалась мишень, вдруг растерялся. Он ждал ее справа, где видел каждый раз на тренировках, приготовился. И вдруг ошибся. Мишень появилась намного левее. Груздев даже заметил ее не сразу, засуетился, начал нервничать. Торопливо пустив короткую очередь, он недовольно покачал рыжей головой, сказал самому себе:

– Плохо.

– Не волнуйтесь, – посоветовал Мельников, стоя позади окопа. – Хладнокровнее надо.

Но Груздев все больше терял уверенность в себе. Приглядываясь к нему, комбат с горечью подумал: «Чемпион-то, кажется, парадный, к сложным условиям не приучен».

Когда вернулись с огневых позиций к столу, телефонист, не отрывая от уха трубки, доложил:

– Первая и пятая – ноль, вторая, третья и четвертая поражены.

Мельников посмотрел на Груздева. Это был уже не тот самодовольный пулеметчик, с которым он встретился первый раз в казарме. Сейчас ефрейтор стоял тихий, подавленный. Лицо его как будто удлинилось, похудело, взгляд потускнел.

– Как же это вы?.. – мягко спросил Мельников, стараясь вывести ефрейтора из угнетенного состояния. – Нездоровы, что ли?

Солдат неловко задвигался на месте.

– Не в здоровье дело, товарищ подполковник.

– А в чем же?

– Сам не пойму.

– А вы подумайте хорошо. Почему в окопе нервничать стали?

– Как же не нервничать, товарищ подполковник. На тренировках мишень показывали все время справа, а тут перенесли влево.

– Ну и что ж? Ведь хороший стрелок в любой обстановке не должен теряться.

– Это верно. Только без тренировки трудно.

Отпустив Груздева, комбат повернулся к старшему лейтенанту Крайнову:

– Слышали, что солдат говорит?

– Так точно, слышал, – ответил тот вялым голосом.

– Вас обвиняет.

Крайнов пожал плечами:

– Я что… Я тут человек новый.

Подполковник внимательно посмотрел офицеру в лицо:

– Когда вы прибыли в батальон?

– Четыре месяца назад.

– Совсем недавно, – с усмешкой покачал головой Мельников. – Да вы знаете, что во время войны за такое время целые полки, дивизии для фронта готовились?

Не дожидаясь ответа, комбат отошел от стола и приказал выдвигаться на огневой рубеж очередной смене. Крайнов постоял еще возле стола, записал в тетрадь переданные показчиками результаты и тоже пошел к солдатам.

В полдень, когда отстреляло больше половины роты и стало ясно, что общие результаты будут низкими, Мельников решил заглянуть на соседний участок. Он временно передал руководство стрельбами Крайнову, а сам зашагал по чуть приметной в ковыле тропинке.

По степи от края и до края гулко строчили автоматы, пулеметы, рвались мины. Казалось, кто-то нажимал на клавиши гигантского трескучего инструмента, извлекая из него то тонкие, отрывистые, то басовитые и протяжные звуки: «Та-та-та-та!.. Трах-трах!.. Трры-ы!.. Трах-трах!»

Там, где вырастали коричневые кусты минных взрывов, курился темный пороховой дымок. Ветер подхватывал его и сносил в сторону. Повернув лицо к огневым позициям, комбат шел неторопливой походкой. Он думал о Степшине: «Сумел ли он побороть в себе все то, что тяготило его в эти дни, или не сумел?»

Первым Мельников увидел старшину Бояркина. В шинели и фуражке он казался очень большим и нескладным.

– Ну, как успехи? – спросил его комбат.

– Неважные, товарищ подполковник.

– Что значит неважные?

– Выполнил посредственно, – с горечью выдавил из себя старшина.

– А раньше как стреляли?

– Отлично. У нас почти все отличники по стрельбе.

– Значит, зазнались, – заключил Мельников. – А как Зозуля, стрелял или нет?

– Так точно, стрелял.

– Выполнил?

– Вроде ничего.

– Это как же?

Старшина замялся. Он хорошо понимал, почему комбат завел с ним разговор о Зозуле, и, чтобы избавиться от новых вопросов, спросил:

– Разрешите, я позову его?

– Зовите.

Бояркин отошел в сторону, сложил рупором широкие ладони и протяжно крикнул:

– Рядово-о-ой Зозу-у-уля-я!

Солдаты подхватили и стали передавать дальше:

– Зозуля, к комбату!

– Архимед, быстрей!

Вдали от группы солдат отделился низенький человек и побежал, путаясь в жесткой траве, широко размахивая руками. Перед комбатом он остановился, еле переводя дух. Голубые глаза его поблескивали, как прозрачные льдинки. Подполковник спросил мягко:

– Вас поздравить можно? Выполнили задачу?

– Не дюже гарно, – тихо ответил Зозуля. – Три мишени поразил як надо, а две лишь трохи с краю царапнул. Нехай они сгорят.

– Правильно, – засмеялся Мельников. – Больше злости. Будет злость, будут и результаты хорошие.

Подошел старший лейтенант Буянов, невесело сказал:

– За свои промахи расплачиваемся, товарищ подполковник. У нас ведь так подходили к стрельбам: поразил мишень, и точка, а как?

– Понятно. Отсюда и результат, – заметил Мельников и подумал: «Понимает вроде. Это уже хорошо. А вот Крайнов, кажется, ничего не понял».

Подошел Степшин и, докладывая о результатах, недовольно скривил тонкие губы. Взгляд его явственно говорил: «Добились вы своего, товарищ подполковник». Но Мельникова не удивлял взгляд майора. Он понимал, что заместителю избавиться от болезненного самолюбия очень трудно. Для этого нужно время. Сейчас же комбата радовало то, что Степшин выполнял обязанности руководителя стрельб, не подчиняясь этому своему чувству, а делал все так, как требовал он, Мельников. Чтобы не тратить зря времени, подполковник сказал.

– Ладно, майор, продолжайте, пожалуйста, стрелять.

Степшин повел на огневой рубеж очередную смену, а Мельников стал наблюдать за Буяновым.

У подполковника была давнишняя привычка мысленно сравнивать одного человека с другим, чтобы лучше изучить характеры. Так, сравнивая Буянова с Крайновым, он отчетливо видел: первый влюблен в службу, дисциплинирован и очень исполнителен. К тому же у него возникло чувство неудовлетворенности обучением солдат стрелковому делу. Второй больше влюблен в себя, чем в службу, и, кажется, боится трудностей. Не случайно он старается уйти от ответственности за слабую стрелковую подготовку роты.