Чтобы прийти к какому-нибудь решению, лейтенант начинает задавать мне вопрос за вопросом, пытаясь выяснить для себя, наконец, кто же я. Что ж, это его право. Мало было сказать, что я — москвич. Тут же у меня спросили, где находится кино «Спартак» и сколько времени отнимает дорога от Таганки до Красных ворот и где до войны были открыты дежурные ночные магазины.

Лейтенант слушает меня без всякого раздражения. Чувствуется, что и ему приятно вспомнить некоторые подробности московской жизни. Ну, а что касается Волкова, то он к моим московским воспоминаниям совершенно равнодушен. Все эти названия — Таганка, Красная Пресня, кино «Спартак» — ничего не говорят его памяти. Готов ручаться, что он и в Москве никогда не был.

Самое главное достигнуто — появляется доверие.

— Значит, майор? — спрашивает лейтенант.

Волков недобро смотрит на меня и молчит. Чувствую по всему, по-прежнему не верит, хотя все время косится на мой воротник. Я все-таки расстегнул несколько оловянных пуговиц и за отворотом шинели виднеется наш офицерский китель, а может быть, даже и погон.

— Ну, довольно!.. — Я выхватываю сзади из-за пояса пистолет и швыряю его под ноги лейтенанту.

Волков тут же деловито его подбирает.

— Вот вам еще одно доказательство. И хватит. Хватит! Я мог вас обоих застрелить и не застрелил. Вот пистолет — наш пистолет, «ТТ». И вот еще нате, вот… — Я с остервенением рву на себе рубашку и выхватываю запрятанные за пазухой немецкие штабные документы. — Вот, несу к себе в штаб.

— Ну-ка, прикрой меня, Волков, — сразу оживляется лейтенант.

Он щелкает фонариком и укрывается сверху одеялом.

Я слышу, как он шуршит под одеялом бумагой, как произносит вслух немецкие названия. О, лейтенант бегло читает по-немецки! Меня даже в озноб бросило! Так хорошо читает по-немецки? А вдруг это действительно эсэсовец, а не русский? А пистолет уже не вернуть…

Лейтенант резко откидывает одеяло и легко вскакивает на ноги. Так, что даже слегка стукается каской о покатую крышу.

— Товарищ майор… — От волнения он заговорил полным голосом. — Товарищ майор, да ведь это… это…

Лейтенант волновался, но я волновался еще больше, потому что только сейчас окончательно рассеялись мои опасения.

Конечно, разведчику, да еще знающему немецкий язык, должно быть многое ясно при одном взгляде на такие документы. Документы верховного командования немецкой армии — мечта разведчика.

И лейтенант и Волков говорят теперь со мною так уважительно, будто я тяжелораненый. Но я понимаю, чем вызвано это уважение. Еще бы, такие документы! Теперь в огонь пошли — отправятся: есть такое право у того, кто сам ради общего дела мот огонь прошел.

Но пора взяться за работу. Лейтенант озабоченно разворачивает карту. Как я и предполагал, мы находимся на восточной окраине города Гроссена.

— Но ведь если это Гроссен, то река, сразу вспоминаю я карту, — то река…

— Одер, — спокойно подсказывает лейтенант. А чему вы удивляетесь?

Действительно, чему удивляться? Ведь здесь, в полосе наступления наших поиск, Одер делает крутую излучину, больше сотни километров течет он строго с востока на запад, прежде чем повертывает и идет к Франкфурту-на-Одере и дальше устремляется на север.

Значит, все мои походы-переходы прошли от Одера до Одера, в этом самом выступе, образованном капризным течением реки.

Лейтенант быстро вводит меня в обстановку. Оказывается, к городу Гроссену вплотную подошли с юга поиска Первого Украинского фронта. Это голоса их пушек слышал я вчера. А с востока наступает на город одна из дивизий нашего фронта. Разведчики, с которыми свела меня фронтовая судьба, как раз из этой дивизии.

Разнокалиберные холмы, на которых раскинулся город, скрывали немецкие огневые позиции. Три дня назад сюда заслали группу артиллерийских и войсковых разведчиков, всего их было семеро. Они должны были подготовить до штурма точную схему целей. Артиллерийские разведчики должны были остаться в городе и корректировать наш огонь по радио.

Перейти через линию фронта по восточному пригороду не удалось, хотя такие попытки предпринимались несколько ночей подряд и на разных участках фронта. Пришлось вторыми эшелонами переправиться к соседям с Первого Украинского фронта и форсировать Одер с южного берега.

Но, на беду, рядом с лодкой, которая лавировала между льдинами, ударила шальная мина. Радист был убит. Лейтенант мог бы его заменить, если бы рация уцелела. Тащили ее на себе в гору под пулями из последних сил, а когда захотели первый раз установить радиосвязь со своей бригадой, то выяснилось, что тащили не рацию, а пуд металлического лома. Один злой осколок еще на реке угодил в рацию и перебил все радиолампы.

Важнейшие разведывательные данные уже собраны. Оставалось уточнить цели в районе замка. Не позже чем через двое суток они должны вернуться к своим, и сегодня ночью вся группа стянется к замку, который, оказывается, носит название «Bismark-hohe».

В составленной мною схеме обороны противника есть много недостающих лейтенанту данных. Благодаря этому можно считать, что его задача фактически выполнена.

…День проводим, уточняя мои данные на местности.

Выбираться будем так же, как разведчики проникли сюда, — через Одер. Нужно надеяться, что лодка спрятана была хорошо, никто ее не обнаружил. Ледоход не сегодня-завтра должен пойти на убыль, по реке еще плывут льдины, вряд ли найдутся люди, которые посмеют окунуться в ледяную воду. Поэтому фашисты не очень беспокоятся о береге и невнимательно его охраняют.

Вечереет. Волков, бесшумно ступая по балкам, переходит с одного края чердака на другой, то и дело заглядывая в окошко напротив. Он прилежно следит за немецкими патрулями, высматривает дорогу, по которой мы пойдем, понадежнее. Лейтенант сидит возле меня и, пока еще позволяет сумеречный свет, поглядывает то на схему, то в ближайшее окошко — в последний раз выверяет цели.

Уже после того, как все карты и схемы были спрятаны, мы втроем улеглись на чердаке.

Лежа в темноте, я признался лейтенанту, что уже после того, как он перестал меня принимать за фашиста, я сам принял его за немца, решил, что попался в руки врага. Это когда лейтенант так бойко стал читать по-немецки переданные мной документы.

Как ни лестно было мое признание, лейтенант отмахнулся:

— Какой из меня немец! Еле-еле их школу ликбеза прошел. И произношение у меня самодельное. А вот есть в нашей группе старшина Миша Мюллеров, так сам бургомистр Гроссена не признает, что тот из республики немцев Поволжья. И по документам он, между прочим, не Михаил, а Михель. Да вот подождите, товарищ майор, может, вы с ним еще этой ночью познакомитесь. Если вся наша группа соберется вместе…

По-видимому, это последняя радость в моей жизни — видеть рядом товарищей. Сегодня ночью они уйдут из Гроссена. Сегодня ночью. Они думают, что мы уйдем вместе. А я-то знаю, что мне не выйти: не могу ступить на ноги. Со мною им трудно будет пробиваться к нашим, один без них я тоже не выберусь. Если останусь здесь, на этом чердаке, доживу ли до того часа, когда наши займут город? Выход один — отдать лейтенанту немецкие документы. Не в том же дело, кто их принес. Штабные карты и схемы нальются силой только на столе у командарма, у командующего фронтом. И может быть, их удастся доставить сегодня ночью? Тут и думать нечего! Дело совершенно ясное. Отдам.

Хоть бы подольше пробыли возле меня эти славные ребята! Ловкие, сильные, уверенные. Рядом с ними тепло. Даже как будто ноги меньше болят в присутствии товарищей, общие заботы и переживания заглушают боль. Заглушают-то заглушают, а больно, однако же, так, что с трудом удерживаюсь от стонов. Может, слишком туго затянуты ноги?

Разматываю рубашку, в которую завернуты распухшие стопы. Волков завесил оба окошка, засветил фонарик, присел возле меня и оглядел эти багрово-сизые колодки. Он даже языком прищелкнул — скверно, мол, дело. Переглянулся с лейтенантом, как по команде, погасил и фонарик и тревожный блеск в глазах. Пытается вести себя так, как будто ничего особенного не увидел. Но я-то наблюдаю за ним и за лейтенантом, все вижу, все угадываю.