Продираясь через заросли узколистой ивы, огибая полувысохшие старицы и пересекая большие поляны с пожелтевшей травой, я все дальше уходил от лагеря. Охота была удачной. В рюкзаке лежало около десятка крупных рябчиков, четыре куропатки и две жирные утки — чирок и каменушка. Вдруг у меня из-под ног взлетел черный красавец глухарь и с шумом скрылся в лесу. С бьющимся сердцем я бросился в чащу, но огромная птица куда-то исчезла.

Уже за полдень, выйдя к берегу Яны, я попал на узкую медвежью тропу. В нос ударил тяжелый запах разлагающейся рыбы.

Осенью множество кеты, горбуши, кижуча и других лососевых гибнет, выметав икру в охотских реках. Течение грудами сносит падаль к отмелям и косам. Медведи спускаются в это время с гор и, бродя вдоль берегов, вволю лакомятся тухлятиной, нагуливая жир перед зимней спячкой. Протоптанные ими тропинки помогают ходить в прибрежных зарослях. Но сейчас, опасаясь встречи с хозяином тайги и морщась от нестерпимого зловония, я поспешил вернуться в лес.

Лишь после того как солнце покатилось к горам и от деревьев легли длинные тени, голод напомнил о себе. Я присел у речной протоки на прогнивший ствол громадного тополя и занялся своим скудным завтраком. Черствые лепешки и холодная вода из протоки были скрашены надеждой на пир из дичи, который мы с Сашей устроим в лагере.

Вдруг что-то сильно всплеснуло. Так садятся на воду крупные крохали. Схватив ружье, я быстро послал сдуло патрон с гусиной дробью и осторожно выглянул из- за куста. В тот же миг, поднимая тучу брызг, вверх по протоке метнулось несколько больших белых птиц. Загремел выстрел. К моему величайшему изумлению, ни одна из птиц не взлетела. Напротив, резко повернув назад, вся стая помчалась прямо на меня. Это было настолько невероятно, что я обомлел…

Приглядевшись, я понял, что ото не утки, а огромные горбоносые кижучи. Видимо, они забрались сюда еще в большую воду, а затем были отрезаны от реки засухой. Тут было пять или шесть очень крупных рыбин, для которых воды в протоке уже не хватало. Большие острые их плавники поднимались в воздухе, как паруса серебристых яхт. Мощными хвостами они вспенивали воду и светлыми торпедами бороздили протоку во всех направлениях. Выстрел пропал даром.

Вечером, пройдя через затихающий лес, я вскарабкался на террасу. Солнце уже коснулось горизонта. Остановившись передохнуть на краю обрыва, я огляделся. Внизу синел охваченный вечерними сумерками пойменный лес. Граница света и тени пролегала почти у берега Яны. Река и верхушки склонившихся над ней деревьев были еще ярко освещены лучами заходящего солнца. В резком зеленовато-желтом свете с поразительной четкостью выделялись большие камни на берегу, белые гребни волн, стволы и ветки деревьев. Густые тени глубокими провалами зияли у каждого дерева и камня. С гор потянуло холодом. Быстро приближалась ночь. Вскоре умолкший лес совсем утонул в колеблющейся полутьме.

Человеку плохо быть одному. Одиночество приятно ненадолго, и то если люди остались где-то рядом и в любой момент к ним можно вернуться. Иначе, особенно в тайге, оно рождает чувство потерянности и тоски…

Меня охватило сильное желание поскорее оказаться в палатке. Неприятное чувство усиливалось видом мертвого леса на террасе. Голые стволы деревьев и их многопалые ветки трагически всплеснулись на фоне посеревшего неба. Темно-фиолетовые облака оборотнями зацепились за горизонт.

Сухая трава жестко шелестела под ногами. Она скрывала камни, кочки, корни деревьев. Я то и дело спотыкался. Где-то недалеко от края террасы должна быть тропинка. Найдя ее, я почувствовал себя увереннее. Теперь часа за три можно добраться до палатки.

Звезды одна за другой повисали в ясной глубине северного неба. Подмораживало. Стыли руки. Перекинув ружье за спину, я плотнее запахнул ворот куртки, поправил лямки рюкзака и быстро зашагал вперед…

Уже около двух часов я иду вдоль края обрыва, стараясь не сбиться с еле различимой узкой дорожки. Внимание целиком поглощено ходьбой. Монотонный ритм шагов завораживает мысли; раз — и два… раз — и два… ско-ро до-ма… у-жи-нать…

Внезапно слева от тропинки тишину прорезал негромкий вой. Он начался с низкой вибрирующей ноты, медленно взбирался выше и выше, а затем захлебнулся в коротком визгливом вопле. В тот же момент послышалось несколько менее уверенных, отрывисто подвывавших голосов… Почти немедленно, но уже позади раздался нестройный хор другой стаи…

Кровь отхлынула у меня от сердца: «Волки?»

Вой резко оборвался. Наступившая тишина казалась еще более зловещей. На мгновение остолбенев от ужаса, я напряженно слушаю. Неужели звери почуяли меня и скликаются на охоту?

Через минуту слева и сзади доносится негромкое повизгивание. Так нетерпеливо взлаивают бегущие по следу собаки. Теперь ясно, что меня преследуют две стаи: одна отрезает путь, а вторая гонит по пятам. Из охотника я стал дичью!

Вспомнив, что ружье не заряжено, лихорадочно ощупываю патронташ. Увы, там сидит лишь один-единственный патрон! Проклиная легкомыслие, с каким израсходовал все огнестрельные запасы, я вкладываю оставшийся патрон в левый ствол и прибавляю шагу. Бежать страшно; боюсь споткнуться о корни или, еще хуже, сбиться в темноте с тропинки.

Вой слева повторился. На этот раз он прозвучал совсем близко и закончился низким горловым рычанием. Я понял: волчица, ведущая за собой выводок, уже увидела меня. Представив скользящих между деревьями и с каждой секундой настигающих меня зверей, я судорожно сжал обеими руками ружье и в отчаянии осмотрелся.

В сумерках отчетливо чернели стволы мертвых лиственниц. Между облаками бежала недавно вставшая луна.

В ее слабом свете серела извилистая тропинка. В этот миг в обманчивой полутьме мелькнули темные силуэты. Захлестнутый страхом, я побежал.

Через несколько минут безумного бега у меня перехватило дыхание. В ушах стоял гул, к горлу подкатывала тошнота. Круто обернувшись, я остановился. Невдалеке тускло поблескивали зеленоватые глаза. Пригнувшись к земле, я различил позади себя несколько замерших фигур.

Теперь, когда преследователи уже видны, ко мне неожиданно вернулась трезвость. Я подавил страх и желание выстрелить. Единственный патрон необходимо сохранить на крайний случай. Конечно, я понимаю, что моя попытка убежать от волков нелепа. Они могли догнать меня в любой момент, и если это не произошло до сих пор, то вовсе не потому, что я бежал быстрее моих преследователей.

Такая мысль заставила меня изменить тактику и отступать медленно. Вспомнив, что звери боятся человеческого голоса, я крикнул…

В ответ на жалко прозвучавший вопль слева и сзади послышался шорох. Несколько смутных теней отскочило в сторону, но блестевшие глаза сразу появились в другом месте.

Крепко сжимая ружье и поминутно оглядываясь, я осторожно двинулся дальше. Лихорадочно работавшее сознание придумывало и тут же отбрасывало всевозможные пути к опасению.

Влезть на дерево? Немыслимо! Обуглившиеся лиственницы слишком ненадежны. Любая из них обломится подо мной.

Я могу броситься к краю террасы и скатиться к пойме. Там сколько угодно высоких тополей, и любой из них может быть мне спасением. Но сейчас, в ночной темноте, это тоже почти верная гибель. Скорее всего я сломаю ногу и волки разорвут меня прежде, чем я смогу взобраться на дерево под обрывом. Нет! Единственный путь — отступление по тропинке!

Шаг за шагом я продолжаю пятиться, пристально вглядываясь в темноту. Обострившееся зрение все яснее различает неотступно приближающихся зверей. Несколько крупных волков держатся теперь не дальше чем в десятке шагов. Неопределенное число стелющихся теней, по-видимому однолеток, врассыпную крадется поодаль. Иногда то одна, то другая из них пытается заскочить вперед, но тихое рычание сразу заставляет их отступить. Это хорошо организованная охотничья облава.

«Почему они не нападают? Загоняют в ловушку или просто трусят?»

Чтобы проверить намерения преследователей и отдышаться, я вновь останавливаюсь. Волчья стая тут же застывает на месте. Проходит минута, другая. Осторожность волков прибавляет мне храбрости. Я решаюсь закурить…