Однако и этот способ передвижения потребовал некоторого времени, пока мы к нему приспособились.

Вести лодку бечевой невозможно без рулевого: толкаемая встречным течением, она начинает рыскать из стороны в сторону, натирая плечи нашим бурлакам и угрожая разбиться о камни. Задача рулевого — упорядочить движение лодки, заставить ее плыть параллельно берегу. Это не всегда просто; Бонапарт, сидящий за рулем, не раз вздрагивает от обращенных к нему яростных окриков. Это случается в тот момент, когда лодка вдруг устремляется к противоположному берегу, а Саша и Петя, зарываясь ногами в песок, стремятся возвратить ее на правильный курс.

Очень скоро выяснилось, что бечеву нельзя крепить только за переднюю скобу. Налегая на лямки и натягивая трос, ребята как бы вдавливают нос лодки в реку, что сильно повышает сопротивление воды. Пришлось изменить систему крепления троса.

Петя подвязал две короткие веревки к тросу и к противоположным уключинам; теперь при натянутой бечеве давление распределялось равномерно по всей длине лодки, и она сразу пошла значительно легче.

Через короткое время мы нашли наиболее разумную тактику передвижения с бечевой.

Направление течения всегда петляющих горных рек несимметрично по отношению к берегам, а сносимый ими рыхлый материал отлагается вдоль русла с резкой неравномерностью. Выпуклые части берега непрерывно наращиваются все новыми отложениями песка или гальки, а вогнутые столь же непрерывно разрушаются. Поэтому низкому намывному берегу обычно противостоит высокий, размываемый, скалистый. Таюрский и Куклин быстро оценивают выгоду тянуть лодку только вдоль берега с намывными косами, где им не мешают ни скалы, ни растительность. Это вынуждает нас при каждом повороте реки переплывать с одного ее берега на другой.

После нескольких таких путешествий с берега на берег меня осеняет мысль, что в сущности незачем идти наравне с лодкой. Предупредив ребят и перекинув ружье через плечо, я ухожу вперед. Как только лодка осталась позади, меня охватило удивительно острое ощущение прелести этого солнечного дня.

Стоит полдневная безветренная жара. Воздух звенит от веселого стрекотания кузнечиков. Я впервые слышу такой радостный летний хор в Заполярье. Кузнечики непрерывно вспархивают из-под ног и, трепеща ярко-красными крыльями, разлетаются в стороны. Если бы у меня было время остановиться и поудить хариусов, я за минуту мог бы наловить для наживки десяток этих прыгающих скрипачей.

Мой путь пролегает то каменистыми и нагретыми солнцем косами, то тенистым пойменным лесом с травой выше пояса и густым кустарниковым подлеском. Почти на каждом шагу попадается уже вполне созревшая красная смородина; кусты буквально осыпаны светящимися рубиновыми гроздьями. Я на ходу срываю целые горсти упругих, утоляющих жажду ягод.

На каменистых участках поймы пышно цветет сиренево-розовый кипрей (иван-чай), в тени кустов прячутся синие колокольчики и неизвестный мне похожий на астру ярко-желтый цветок с сильным запахом ванили.

Временами к реке подходят невысокие гряды заросших лиственницей холмов. Я поднимаюсь на них, и передо мной открываются широкие зеленые дали. Когда река далеко огибает такой мыс, я спрямляю петлю и переваливаю через холм, опережая своих спутников.

Почувствовав голод, я решил подождать лодку; по моим расчетам, она должна была отстать не меньше чем на два-три километра. Присев на выброшенное половодьем мертвое дерево, я откинул накомарник и закурил.

На воду спустилась тишина. Со слабым шелестом струится Ангарка, тихо шевелятся кусты и травы; беззвучно порхают синекрылые стрекозы; даже кузнечики и те примолкли. Выкурив папиросу и закончив записи, я перестаю бороться с разморившим меня сном.

Мою дремоту прервал гусиный гомон. Открыв глаза, я увидел на другом берегу реки большой выводок. Впереди выступал гусак, за ним шла гусыня и беспорядочной толпой спешила молодежь. Гусята уже потеряли свой детский желто-зеленый пушок, теперь это были голенастые неуклюжие подростки величиной с большую домашнюю утку.

Не раздумывая, скорее по давней охотничьей привычке, я взвел курок и поднял ружье. В ту же секунду старый гусак издал громкий тревожный крик и, круто повернув назад, бросился к кустам. Весь выводок, смешавшись в переполохе, представлял необыкновенно удобную мишень. Я спустил курок: гром выстрела, толчок, дым. Когда я опомнился, выводок уже скрылся в тальнике, но на гальке остался один убитый гусенок.

В то же мгновение я опомнился: «Что я сделал! Ну на что мне понадобился этот несчастный птенец! Я даже и достать его не могу с того берега, а еще ворчу на Петю за его неумеренный охотничий пыл».

Но сделанного не вернешь. Я вновь закуриваю и отдаюсь терпеливому ожиданию. Примерно через полчаса снизу по реке доносится звук двух выстрелов. «Это, вероятно, Петя стреляет дуплетом, — думаю я, — вот и набьем сегодня дичи больше чем следует!»

Еще через четверть часа показывается и лодка. Сейчас ее тянет по противоположному берегу Куклин. Я кричу ему, чтобы он поднял дичь, и иду по своей стороне реки вровень с лодкой. Вскоре меня догоняет Петя. Он тащит за плечом двух гусей. В каждом из них не меньше шести — восьми килограммов веса. Это большие старые гусаки.

Мы останавливаемся на ночлег в девятом часу вечера, пройдя около пятнадцати километров. Совсем неплохо для первого дня путешествия без мотора!

Вечером я попробовал сварить одного из больших гусей, но из этого ничего не получилось: мясо так жестко, что прожевать его совершенно невозможно. Пришлось удовольствоваться гусенком, а Петиного «мафусаила» доваривать всю ночь. Для того чтобы мясо хорошенько разварилось, я опустил в воду ложку соды. Все эти меры достигли цели: к утреннему завтраку гусь был почти готов.

Следующее утро встретило нас туманом, сквозь который на землю пробивались редкие капли дождя. Поднявшись, туман заслонил солнце плотной серой пеленой.

Когда мы готовились тронуться в путь, я попытался отстоять свое право тянуть бечеву наравне со всеми, но мои спутники были тверды как скала:

— Когда будет нужна ваша помощь, позовем вас, а пока с этой игрушкой справляемся сами.

Все же я упросил их отдать мне лямку хотя бы на короткое время, «чтобы испытать на себе труд бурлака».

Петя сел за руль, я натянул бечеву, уперся ногами в гальку и, сильно нагнувшись, тронулся вперед. Через минуту, когда лодка легко потянулась за мной, я решил, что этот труд вовсе уж не так тяжел. Через десять — пятнадцать минут у меня заболела поясница и стало ныть плечо; спустя час я подозвал Сашу и попросил его заменить меня, пока я выкурю папиросу. К счастью, он решительно отказался вернуть лямку, когда я кончил курить.

Продольный профиль Ангарки весьма своеобразен. Вдоль по реке с совершенной правильностью чередуются глубокие и мелкие участки. По глубокой воде мы тянем лодку бечевой либо, если течение очень спокойное, плывем на веслах; если течение быстрое, а берега неблагоприятны для бурлаков, Петя отталкивается шестом. На мелких перекатах мы тащим лодку волоком, благословляя судьбу за то, что Ангарка так не похожа на Анюй.

В самом деле, здесь мешает лишь недостаток воды в реке, а не сила ее течения. В результате мы спокойно и не торопясь преодолеваем метр за метром, уверенные, что ни нам, ни лодке ничто не грозит.

Правда, на Анюе мы никогда не имели дела со столь мелкими перекатами. Здесь глубина иногда падает до пятнадцати — двадцати сантиметров. В этом случае лодка плотно ложится на грунт, и мы принуждены либо тащить ее, подкладывая под дно катки, либо лопатой и киркой углублять русло. Во всех этих случаях приходится предварительно переносить на берег большую часть груза.

— Вот уж никогда не думал, — бурчит Саша, — что по реке можно двигаться как по суше!

Впрочем, мы быстро нашли выход; заготовили пять- шесть хороших, гладко отесанных брусьев и стали возить их с собой. Теперь, не тратя времени и лишних сил, мы довольно быстро одолеваем перекаты с минимальным количеством воды. Однажды нам пришлось метров десять — пятнадцать тащить лодку и вовсе посуху: воды в этом пороге было не больше, чем в чайном блюдечке!