- Сам удивляюсь, - развел руками жрец-мастер. – Но я в порядке.

- Мне нужно выдавить эту штуку, - раздувая ноздри, прошипел Жень. – Вот как хотите. И вообще! – он обвел собравшихся ярко горящим взглядом, - никто не знает, когда границу прорвет. Всем все ясно? Или объяснить?

- Жень, - Ксе едва заметно поморщился.

- Завтра, - сказал Менгра, тяжело опустившись на стул. – Завтра.

День был солнечный и морозный; свежее утро проглядывало за белизной облачных рушников, побледневшее декабрьское солнце сверкало на стеклах, клало на пол светлые квадраты. Менгра сидел в тени и сам казался огромной плечистой тенью. Ансэндар стоял у окна, скрестив руки на груди, и смотрел вдаль – так, будто видел неуклонно тающую преграду. Возможно, он действительно видел. Ксе прислушивался к себе и чувствовал, что сердце его беспокойно, но беспокоился жрец не за себя – за Матьземлю, за богов и людей, за тех, кому выпало столкнуться с небывалой угрозой, которой не отыскивалось объяснения.

Жень смотрел на своего жреца – расширенными глазами, завороженно, почти молитвенно, и это забавляло, потому что, вроде бы, должно было быть ровно наоборот. В руках божонка тускло поблескивал нож – третий по счету.

Ксе не знал, как должен выглядеть ритуал, проводимый по всем правилам. Наверняка величественной церемонией, с шествиями и факелами, с произнесением клятв и принесением жертв… а может, и нет, может, новый верховный жрец всего лишь подписывал пакет документов – в торжественной обстановке и паркеровской золотой ручкой… В этом случае официальную часть инициации Ксе так и так еще предстояло пройти. Договор с богом не отменяет договора с людьми.

Ксе расстегнул рубашку и закрыл глаза.

- Давай, - тихо сказал он.

И божонок ударил – стремительно, почти без замаха, движением мастера боя, умеющего профессионально работать с ножом. Узкий клинок по крестовину вошел между ребрами.

Жрец-мастер принял сан верховного иерарха культа; нож растворился, перейдя в тонкую форму.

…через секунду после того, как, пропоров кожу и плоть Ксе, пронзил его сердце.

Чудес не бывает.

Тело верховного жреца осело на пол.

День разгорался за чисто промытыми стеклами, заливал солнечным молоком выпавший снег, и в светлом празднестве наступившей зимы растворялись вещи и лица; золотые блики прыгали на инкрустациях, тепло светилось резное дерево, ярче становились краски ковров. В нагретом воздухе комнаты застыли крохотные пылинки, окованные тишиной, и как будто все вокруг замерло, когда сын и шаман Матьземли вернулся к ней после недолгой разлуки.

- Вот и все, - вполголоса, невероятно спокойно сказал Менгра-Ргет. – Вот и все…

Ансэндар вздохнул.

Жень стоял, одеревенев от ужаса, с полуоткрытым ртом, и безумными глазами смотрел на свои руки. Он забыл дышать, ярко-голубая аура его прекратила пульсацию – остановился мятежный вихрь, заледенев среди тихого тепла смерти.

- Нет, – прошептал, наконец, божонок, и крикнул, срывая голос: - Нет! Ни за что!

- Так оно и случается, - заключил Менгра. Лицо его оставалось неподвижным и совершенно бесстрастным. Ансэндар закрыл глаза и прислонился виском к стене; бледные тонкие пальцы чуть плотнее стиснули ткань куртки, но ни единая черта на лице бога не дрогнула.

- Нет… - всхлипнул Жень и упал на колени.

Он приник к телу, и Анса тревожно подался вперед, но божонок не пытался перелить в мертвеца свои силы, электрическим разрядом встряхнуть не успевшие умереть нервы или совершить еще какое-нибудь сумасбродство.

Жень вытащил у Ксе мобильник.

- Даниль!! – до боли зажмурившись, взмолился мальчишка, впиваясь пальцами в лоскуты ковра, - Даниль, пожалуйста, возьми трубку!

12.

- О боже! – сонно сказал Даниль. – Я тебе что, золотая рыбка?

На том конце канала залепетали что-то совершенно неразборчивое и нелепое, но определенно испуганное и умоляющее. Аспирант тяжко вздохнул, чувствуя себя Атлантом, подпирающим небосвод, и раздраженно сказал:

- Горит, что ли? Сейчас приду, ждите.

Потом отключил связь, бросил мобильник на тумбочку и сполз глубже в тепло кровати, сладко зевая. Потянулся, закинув руки за голову, поймал последний миг сонной неги и выбрался из-под одеяла, бормоча:

- Ну не придурки? Придурки. Опять за ними кто-нибудь гонится, а я разруливай… Где мои часы? Где вообще какие-нибудь часы? Ёлы-палы, сколько ж на автоответчике-то висит…

- Не суетись, оглашенный, - с низким грудным смешком сказала женщина. – Штаны надень.

Сергиевский, эротично покачиваясь, оборотился.

- Р-римма… - хрипло пропел он, раздувая ноздри и туманя глаза, - р-рыжая р-роза…

Он и не мечтал о такой удаче, какая его последнюю неделю преследовала. Даниль пришел к выводу, что определенно сделал что-то очень хорошее, раз карма удружила ему такой приятной насыщенностью бытия. Одно то, что Лаунхоффер не убил его за попытку влезть в свои файлы, уже стоило целой жизни, потраченной на благие дела, а тут еще и Римма… Красавица всегда держала себя неприступно; Сергиевский и не пытался ловить рыбку в ее пруду, предвидя печальный неуспех этой затеи. Он встретил Римму совершенно случайно: заняв последний столик в любимом ресторанчике, Даниль наслаждался легким коктейлем и легким злорадством, когда завидел в числе ожидавших места рыжую диву в роскошном пончо. Сергиевский не преминул пригласить даму к себе, и сам не заметил, как оказался у нее дома.

Неделя промелькнула как сон. Погруженный в клубнику со сливками Даниль забыл мобильник на рабочем столе и заметил это только вчера. К Нике он забредал всего пару раз на полчаса – когда интуиция сообщала, что хочешь – не хочешь, но клиент пришел, вытерпел уговоры и готов подставить лоб под печать. Сергиевский в такие минуты как никогда остро чувствовал, сколько удобств приносит контактерский дар и способность передвигаться через совмещение точек. Во второй раз он вообще явился на работу в манере порноактера – плащ на голое тело и домашние тапочки.

Даниль был циник.

Но и в романтике толк он знал – а потому, любуясь прекрасными персями Риммы, вытащил через точки громадный букет пышных роз, темных, как риммины соски. Букет свалился на разметанную постель, явив великолепный художественный кадр. Секунду назад розы стояли в воде, холодные капли упали на горячую со сна кожу дивы, и Римма, сердито наморщившись, скинула цветы на пол.

- Хватит мне тут Джима Керри изображать, - фыркнула она, вытягиваясь поверх скомканных простыней. - Даниль Всемогущий… лучше иди-ка сюда, вот так… да… ох!..

«Подождут!» - небрежно решил Даниль, устремляясь на страстный зов.

Не то чтобы судьба шамана с его психованным божеством Даниля совершенно перестала тревожить; будь это так, он очень быстро забыл бы о них вовсе, и уж тем более не стал утруждаться, являясь куда-то решать чужие проблемы. Кроме того, намереваясь помогать Женю и Ксе, Даниль рисковал снова сцепиться с креатурами Лаунхоффера, и то, что он всерьез собирался пойти на такое, значило очень и очень много. Срываться по первому зову было не в характере Сергиевского; пожалуй, так он отреагировал бы лишь на личную просьбу Алисы Викторовны, а всевозможные боги, шаманы и иномирные пришельцы подобными привилегиями в его сердце не обладали.

Впрочем, Даниль постарался не слишком тянуть. Он успел доставить удовольствие даме, принять душ и напиться кофе с тостами всего за какой-то час или полтора. Настроение у Сергиевского улучшилось, раздражение ушло; совмещая точки, он находился в превосходном расположении духа и был готов совершить невозможное. Аспирант шагнул с ламината Риммы на оструганные доски дома стфари…

И замер с открытым ртом.

Божонок, сидевший на полу рядом с телом, поднял безумные покрасневшие глаза; щеки его были мокрыми от слез, но распахнутые зрачки горели лихорадочным сухим мраком.