Его не было.

Молния впилась в землю неподалеку от нас. Я слышал, — как завизжали рядом в палатке студентки. И сразу же, заглушая визг, взорвался гром.

— Что, напугался? — Дядя Володя, скинув у входа блестящий непромокаемый плащ и резиновые сапоги, вполз в палатку. — Уже кончается. Тучи уходят в сторону.

— Куда вы ходили в такой дождь?

Он не ответил на мой вопрос:

— Только не прикасайся к стенкам и крыше — сразу потечет.

Гром сердито бухал уже где-то за деревней, вспышки молний тоже стали не такими яркими. Дождь перестал, только тяжелые капли, срываясь с тополей, били звучно, как в барабан, по туго натянутой палатке.

— Спи, — сказал дядя Володя. — Что не спишь?

— Сейчас.

Я открыл полог и, придерживаясь руками за пол, наполовину высунулся наружу. Было прохладно и сыро. Темное небо отблескивало в многочисленных лужах.

И вдруг я увидел человека. Тоже в прорезиненном плаще, как дядя Володя. В руке чемодан.

Так это же…

— Дядя Володя! — крикнул я. — Смотрите!

Он не отозвался. Спит!

— Дядя Володя! — я стал трясти его изо всех сил. — Миша! Миша!

— Не кричи, — он повернулся на спину, положил под голову руки. — Я знаю.

— Но он же уйдет!

— Пусть уходит. Так надо.

Я снова высунулся из палатки. Миша уже изрядно отдалился от лагеря. Горизонт на востоке посветлел, и на его фоне сгорбленная фигурка с чемоданом выглядела одиноко и жалко.

Ох, и худо пришлось нам с Сашкой! Вот уж никогда бы не подумал, что будущие учителя — такой ехидный народ. Насмешки и шутки со всех сторон посыпались на наши бедные головы. А на чьи еще? Миша улизнул потихоньку, какой был студентам смысл потешаться над ним заочно? Правда, оставался еще доктор Ватсон — Гадалкин, но тот хитер мужик! Стоило только кому-нибудь пальнуть по нему острым словцом, как он тотчас же принимался хохотать громче всех и этим сразу отбивал всякую охоту шутить над собой.

Мы с Сашкой так не могли. Я начинал горячиться, что-то опровергать, что-то доказывать. У Сашки было больше выдержки, но и его не хватало надолго. Под градом насмешек он сначала пыхтел молча, а потом его прорывало, и мы начинали отбиваться на пару. Мы злились, а они смеялись. И чем больше мы злились, тем громче звучал смех, тем острее становились шутки. Даже песню про нас студенты сочинили и распевали ее на раскопках:

В конце концов допекли нас. Мы сбежали с раскопок на речку. Сидели спина к спине на горячем, нагретом солнцем камне — песок был еще влажный после ночной грозы — и перемалывали горькую обиду.

— Мы для них же, а они… Вот найдем золотую гривну, тогда узнают…

— Ладно! — остановил Сашка мое жалобное пение.

— Что — ладно? — не понял я.

— Довольно уже о золотой гривне. Надоело!

— Вот правильно! — подхватил я. — Что у нас, дел других нет? А золотая гривна…

— Давай так, — снова перебил меня Сашка. — Кто скажет «золотая гривна» — платит десять копеек.

— Давай!

— И на них купим леденцов…

Конечно, первым вляпался я. Потом Сашка. Потом снова я, два раза подряд.

— Айда в сельмаг за леденцами, — предложил я и побежал первый.

Я чувствовал, что если останусь здесь, на берегу, то продую Сашке все свои капиталы.

Добраться до сельмага было не так-то просто. Все дороги в деревне за ночь превратились в непроходимую трясину. Ноги с противным чавканьем увязали в жирной грязи.

Мы пошли берегом речки — здесь хоть был песок, не глина. Выскочили на мост, а оттуда до сельмага уже рукой подать.

Накупили леденцов целую кучу и присели сосать на ступеньках клуба.

Во всех концах деревни, как шмели, гудели автомашины. Некоторые с трудом, метр за метром, двигались по разжиженной глине. Другие, натужно воя, пытались выбраться со скользких обочин, куда их стянуло, на середину дороги. Были и безнадежно застрявшие. Шоферы бросили их, наверное, еще ночью, и они, как старые усталые лошади, понуро дремали посреди луж.

Откуда-то с криком выскочил отряд пацанов. Впереди Митяй, весь обляпанный грязью, от босых пят до рыжих косм.

— Есть! Еще одна! Еще одна! — радостно заплясал он.

Чему он так обрадовался?.. Машина, груженная лесом, тщетно пыталась вылезть из ямы, куда она попала задним колесом.

— Дяденька! Сядь! — упрашивал рыжий Митяй шофера. — Сядь, ну что тебе стоит?

завопил, заплясал весь пацанский отряд.

Машина будто только этого и ждала. Она скользнула по глине, развернулась передом и медленно съехала в яму теперь уже напрочно, обоими задними колесами.

— Ура! — закричал рыжий Митяй. — Ура! Восемь — шесть.

Шофер сплюнул, ругнулся, погрозил ему кулаком. Но Митяй со своими пацанами уже несся дальше, в нашу сторону.

— Митяй! — окликнул его Сашка. — Леденцов хочешь?

— А есть?

Митяй подбежал к нам, широко раскрыл рот:

— Бросай!

Сашка кинул несколько леденцов. Они захрустели в крепких зубах Митяя.

— Еще! — потребовал Митяй и снова раскрыл рот.

— Умник! Ты так быстро все сгрызешь.

— Не бойся, сосать буду.

Митяй присел рядом с нами, измарав глиной клубные ступеньки.

— Запашистые. — Он чмокал губами, разворачивая во рту леденец. — По рубль двадцать брали?

Я кивнул.

— Эх, лопухи! Надо было по восемьдесят. Их знаешь сколько на гривенник!

Вдруг лоб у Митяя сморщился, он перестал чмокать.

— Уж не вы ли, гады, милиции наябедничали? — спросил он. — А теперь леденцами откупаетесь?

Я посмотрел на Сашку, Сашка на меня. «Молчи!» — прочитал я предостережение в его глазах.

— Милиции? — Сашка сделал удивленное лицо.

— Ну, лейтенанту тому, из Больших Катков.

Мы снова переглянулись.

— Нет…

— А чего он тогда ко мне с ягодами пристал? — И видя, что мы никак не поймем, о чем он, пояснил: — Как начал на меня жать! «За ягодами ходишь? А вчера ходил? А позавчера? Куда ходил? В круглом колке был? Кто с тобой ходил? Кого еще в колке встретил?» И глядит на меня так, будто я все вру.

— Зачем ему? — спросил я.

— Так он и скажет!

— Может, там ягоды собирать нельзя?

— Вот еще! Сто лет собирал — и вдруг нельзя.

— Нет, не то. Он бы тогда предупредил: не собирай больше, оштрафую, — сказал Сашка. — Тут совсем другое.

— А не с золотой ли… — начал я, но спохватился в последний миг и захлопнул рот. Следующее слово опять обошлось бы мне в десять копеек.

— Митька! Митька! — загалдели пацаны на другой стороне улицы.

— Сейчас!.. Дай для них, а?

Я оторвал кусочек бумажки от пакетика, отсыпал немного леденцов.

— Айда с нами! — предложил Митяй, бережно принимая дар в измаранные руки. — Мы замостье, самое малое, на пять машин обставим. Вон одна барахтается за пекарней — ни за что не вылезет! И еще у въезда в деревню ловушка — высший сорт. Пойдет «Волга» или там «Москвич»— вбухается, будь здоров!

Мы тоже включились в игру. Интересно, я даже не думал! Носимся по лужам, брызги в стороны, орем, во все горло: «Сядешь в грязь, будешь князь…».

Шоферы злятся, ругаются — и все. Они же в тяжелых сапогах. Сделают шаг в нашу сторону, а мы за это время десять. Только мне пришлось кеды снять и запрятать под крыльцо клуба. Ноги в них скользят, того гляди растянешься на мокрой глине. А босиком носись сколько влезет!

Рыжий Митяй точно предвидел — у него большой опыт. Машина за пекарней гудела, гудела, наверное, целых получаса, а все равно сдалась — бензин кончился.