— Он что же, читал тебе что-нибудь? — насторожился Валерий.

— Нет. А хотелось бы послушать.

— Ладно, — неожиданно переменил свое решение Валерий. — Раз уж он поэт, пусть остается у меня. Все-таки немного найдется на всем фронте орудийных расчетов, в которых есть хотя бы один стихотворец. А тут целых два.

Но вскоре после этого разговора на огневую позицию приехал Федоров и, недолго пробыв среди батарейцев, увез Граната с собой. Узнав об этом, Саша загрустил. У него было такое чувство, будто расстался со старым и верным другом.

А через два дня, вечером, Федоров примчался на огневую позицию злой и мрачный. Уединившись в крестьянской хате, он вызвал к себе Храпова, долго беседовал с ним, потом послал за Сашей.

— Ну, юнец, — проворчал он недружелюбно, не глядя на Сашу. — Новости одна другой веселее.

Саша почувствовал недоброе. Он даже и не предполагал, что такой человек, как Федоров, может быть не в духе.

— Граната с наблюдательного отправил в медсанбат. — Федоров крепкими ручищами, словно тисками, сжал свою круглую голову. — Мина возле бруствера прямо… А он меня заслонить задумал. Да какое он имел право! — с отчаянием вскрикнул комбат.

— И что же, товарищ старший лейтенант? — холодея, спросил Саша.

Федоров молчал. Он пристально смотрел в окно, хотя через толстый слой инея на стеклах все равно ничего нельзя было увидеть.

— Не старший лейтенант, а с сегодняшнего дня капитан, — наставительно поправил Сашу сидевший на лавке Храпов. — Звания разучились различать.

— На кой черт мне это звание! — вдруг взорвал тишину Федоров, круто повернувшись от окна. — На кой черт мне это звание, — повторил он, и гневные искры сверкнули в его глазах, — когда Гранат не уберег себя. Когда лучших командиров орудий забирают!

Саша вначале не обратил внимания на его последние слова. Он был потрясен известием о тяжелом ранении Граната.

— Кстати, он просил свой блокнот передать тебе, — устало продолжал Федоров. — Чтобы сохранил. Сказал, что все равно выживет. Вот он, блокнот, держи. Да смотри, сохрани!

Саша взял блокнот и бережно спрятал его во внутренний карман гимнастерки.

— Ты садись, Самойлов, — продолжал Федоров. — По русскому обычаю перед расставанием посидеть положено.

Саша присел на край скамьи, снял шапку и только в эту минуту понял, что речь идет о нем.

— Перед каким расставанием? — несмело переспросил он.

— Перед каким, — буркнул Федоров. — Я ведь по-русски говорю. Сдавай гаубицу Фролкину и — в штаб дивизии. Бурлесков свезет. Приказано прибыть немедленно.

— Сейчас, ночью? — недоуменно спросил Саша и тут же почувствовал, что спрашивает совсем не о том, о чем нужно спрашивать.

— На войне, юнец, ночей не бывает. — Федоров вынул из планшетки затрепанную карту и пригласил Сашу присесть поближе к столу. — Дай-ка фонарик, — обратился он к Храпову.

Храпов направил луч фонаря на карту.

— Смотри, — сказал Федоров. — Видишь, где примерно мы сейчас гостим? Видишь? А вот Москва-матушка. А вот побежала от Москвы дорога на восток через горы Уральские, через тайгу дремучую, через реки сибирские. — Федоров силился говорить все это шутливым тоном, но у него не получалось. — Вот, — он ткнул толстым указательным пальцем на карте, и Саша, нагнувшись, прочитал название одного из сибирских городов. — Приедешь, передай привет сибирякам, я хоть и ленинградец, а сибиряков ценю. Помнишь, у нас осенью почти вся батареи из сибиряков была? Помнишь Синицына?

— Помню, — отозвался Саша.

Федоров замолчал и сложил карту.

— Я ничего не понимаю, товарищ старший лейтенант… товарищ капитан, — тут же поправился он, заметив негодующее движение Храпова. — Куда и зачем я должен ехать?

Он начинал злиться на комбата: к чему говорить загадками?

— Мавр сделал свое дело, — в упор глядя на Сашу вдруг подобревшими глазами, сказал Федоров. — Мавр может уезжать в артиллерийское училище. И точка. И никакого нытья. Все равно не в моей власти. Комиссару доказывать бесполезно. Спорил я уже с ним, чуть на выговор не напоролся. Сдавай, юнец, орудие да заходи ко мне, выпьем по чарочке на прощание. Повод есть: у меня сегодня и горе и радость — все вместе. Учти, там по сто граммов не дают.

— Но почему же именно меня? — возмущенно спросил Саша, все еще не веря в правдивость того, что говорил Федоров. Казалось, еще минута — и комбат все обернет в шутку и загрохочет своим раскатистым здоровым смехом.

— Обухову, знать, видней, — насупился Федоров. — В дивизии без году неделя, а уже все видит.

— Обухов? — уставился Саша на Федорова. — Вы не знаете, откуда он?

— Говорят, бывший пограничник. Из Синегорска.

— Вы это правда? Так я у него отпрошусь. Он отменит. Ну конечно же отменит, — возбужденно повторял Саша. — Мы с ним из одного города. Я знаю его сына.

Сказав последние слова, Саша умолк, будто шел, шел и, вдруг остановился на полпути. Федоров с опасением глянул на него, хлопнул по плечу тяжелой ладонью.

— Не горюй, юнец. Приедешь, сменишь своего комбата. Батарею примешь. А с нашей батареи — прямой путь в полководцы, понял? Лети, юнец, расправляй крылья!

— Выходит, я здесь не нужен?

Федоров по-отцовски обнял Сашу.

— Кто не нужен, того так не провожают. Понял? И не задерживай меня, пора на наблюдательный.

Гаубицу Саша сдал быстро. Она стояла в не обжитом еще орудийном окопе.

— Ну, что ж, осматривай механизмы, — сказал Саша и задумчиво провел рукой по щиту гаубицы с вмятинами от осколков.

— Да что вы, товарищ младший сержант, — обидчиво ответил Фролкин. — Я ее знаю. Лучше жены.

Саша пожал ему руку.

— А вы беспременно к нам, товарищ младший сержант, — отчаянно жестикулировал Фролкин. — Товарищ комбат говорит, что эту батарею он до Берлина доведет.

Весть об отъезде Саши, как и всякая весть на фронте, мигом разнеслась среди бойцов. Одним из первых узнал о ней Валерий.

— Вот и расстаемся, — встревоженно сказал он.

— Посылают, — виновато проговорил Саша. — А я не хочу.

— Да ты что? — изумился Валерий. — Другие на твоем месте пешком бы дошли до училища. Пешком.

— Кто же?

— Не все ли равно — кто? Ты пойми. Выучишься. Станешь офицером. Приедешь снова. Пользы от тебя больше будет? Больше. Не беспокойся, государство все учитывает.

Валерий говорил не так, как всегда, отрывисто, и почему-то трудно было понять, верит ли он сам в то, что говорит, или же только хочет убедиться в правдивости Саши.

— Давай поменяемся, — предложил Саша. — Я упрошу Федорова, чтобы вместо меня он послал тебя.

Полные щеки Валерия раскраснелись. Так с ним бывало всегда, когда кто-нибудь угадывал его мысли. Отвернувшись от Саши, он глухо сказал:

— Ты хороший друг, Саша. Но то, что ты сейчас предложил, для меня не подходит. У меня своя судьба. Пойдем к бойцам.

— Зачем?

— Попрощаться. Или ты хочешь уехать тайком?

Они пошли в землянку. Прощаясь с бойцами, Саша испытывал чувство стыда и неловкости. Получалось, что в то самое время, когда они, эти люди, что сейчас прощались с ним, кто радуясь, кто недоумевая, а кто и откровенно завидуя, — оставались здесь, на передовой, бок о бок с постоянной опасностью, он, Саша, получал возможность покинуть фронт. Они все так же будут катить гаубицу по снегу, по весенней грязи, по пыльным шляхам. А он очутится там, где стоит тишина, где пушки стреляют только на учебном полигоне.

Саше казалось, что сейчас все эти люди молча судят его самым страшным судом — судом человеческой совести. Как повернется он к ним спиной? Как выйдет из землянки, оставив их? Что скажет в свое оправдание?

Саша с надеждой посмотрел на Валерия. Он должен ему помочь. Но лицо Валерия было спокойно и серьезно, словно он присутствовал при очень важном и торжественном событии.

— Тяжело ранен Гранат, — неожиданно сказал Саша.

— Вот тебе и крем-сода, — тихо и удивленно сказал Бурлесков.

Саша поспешно вышел из землянки. Валерий догнал его.