— А что случилось-то? — напомнил о себе сосед. — Нарушители, что ли?

— Да не нарушители! — досадуя на него, крикнул Горбунов. — Ну, как бы тебе объяснить?..

И махнув рукой на соблюдение секретности, он стал говорить открытым текстом, объясняя, в чем дело.

— Не может быть! — изумился сосед. — Почему комендант и начальник отряда молчат, не дают никаких указаний?

— Не знаю. Наверно, им так приказано.

— Но почему?

— А ты неграмотный? Чтобы не поднимать паники, не провоцировать… этих… на том берегу…

Наступила пауза.

— Что будешь делать?

— Буду встречать «гостей» по всем правилам!

Трубка неожиданно замолчала, потом из нее зачастил другой голос:

— Товарищ младший лейтенант, что за провокационные слухи вы распускаете? Я завтра буду у вас, лично проверю ваши знания по текущей политике. Вы забываете, что между Советским Союзом и тем государством существует договор, что было заявление ТАСС от 14 июня. Это вам даром не пройдет!

Младший лейтенант узнал по голосу политрука из отряда — того самого политрука, который приезжал на заставу, разъяснял сообщение ТАСС. Оказывается, он теперь у соседей. Горбунов криво усмехнулся и положил трубку на стол. Из нее еще некоторое время частила скороговорка, потом «алле», «алле» — и все смолкло.

— Ну, теперь мне влетит! — мрачновато усмехаясь, сказал Горбунов, когда трубка смолкла.

— А-а! — махнул рукой Горбачев. — Лишь бы войны не было. А с него взятки гладки.

Они понимали, что человек этот выполняет указания. Выполняет добросовестно, точно. Заключен договор с Германией — значит, войны не будет. И значит, человек с того берега либо паникер, либо провокатор. И если ты поверил ему, а не официальному документу, ты слаб в политике и тобой надо заняться. Вот так.

С политруком было ясно. Гораздо менее понятным было го, что старший лейтенант Кичигин ничего не знал. Ничего! Как будто и не переплывал человек с того берега.

Может, и он, Горбунов, напрасно затеял весь этот аврал? Может, действительно запаниковал?

Что думает по этому поводу замполит?

Горбачев посоветовал позвонить соседу слева — начальнику третьей заставы старшему лейтенанту Михайлову.

Горбунов крутнул ручку снова. Ручка провернулась подозрительно легко, не вызвав индукции. Трубка молчала. Ни шорохов, ни треска. Телефон был мертв.

— Вот черт! — выругался Горбунов. — Не работает.

— Обрезан?

— Похоже. Значит, до штаба комендатуры тоже не дозвонишься.

— Да… дело принимает серьезный оборот, — тихо проговорил Горбачев.

— Давай, зови сержантов, — распорядился Горбунов.

Он был снова уверен, что действует правильно, и не хотел терять ни минуты. Если провода обрезаны, значит, дело принимает серьезный оборот. И нельзя медлить. Надо прежде всего проинструктировать младших командиров. Он вызвал дежурного и сообщил ему свое решение.

Вскоре в канцелярию один за другим стали входить сержанты. На приветствие Горбунов каждому отвечал кивком головы. Садиться не предложил. Все стояли, вопросительно и тревожно глядя на начальника. Очевидно, они уже догадывались о чрезвычайной важности надвигающихся событий.

Горбунов обвел всех внимательным взглядом. Вот стоит старшина заставы сержант Валентин Мишкин — высокий, сухопарый, длиннолицый, весь какой-то потускневший и притихший. Впрочем, он и всегда-то не отличался большой расторопностью, хотя и был аккуратен. Как всегда, серьезен и собран младший сержант Алексей Ипполитов — инструктор службы собак, неутомимый следопыт заставы. Его дружок сержант Василий Шалагинов, командир первого отделения, весельчак и компанейский парень, и сейчас улыбается. Молчалив и застенчив командир другого отделения, младший сержант Иван Абдрахманов. Родом он из Казахстана, и зовут его наверняка не Иваном, но уж так записали для легкости произношения. Лицо у него широкое, скуластое, смуглое, брови нахмурены, держится позади всех, скромно. Явились и еще два командира отделения — сержант Константин Занозим и младший сержант Кузьма Никитин.

Не было среди них замполитрука заставы Михаила Зинина: вместе с ефрейтором Бричевым с вечера находился в наряде. Остальные все в сборе. Можно начинать.

Горбунов прокашлялся и ровным, глуховатым голосом рассказал командирам о человеке, приплывшем с того берега Буга.

Шалагинов чуть присвистнул. Ипполитов нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Абдрахманов еще больше нахмурился. А на лице старшины Мишкина не дрогнул ни один мускул. Хладнокровный же, черт!

— Телефонная связь с комендатурой и с соседом слева нарушена, — продолжал Горбунов. — Поэтому помощи нам сейчас ждать не приходится. Подняты ли по тревоге части Красной Армии, мне неизвестно. Но мы не будем ждать! До четырех часов утра осталось, — Горбунов посмотрел на свои часы, приложил их к уху, послушал, — остался… один час пятьдесят минут. Прошу сверить с моими.

Сержанты сверили, подкрутили стрелки. Горбунов продолжал с некоторой торжественностью:

— Товарищи младшие командиры! Нам предстоит бой с коварным и сильным врагом. Но мы ведь пограничники! Призываю вас в решающий момент действовать инициативно и смело…

Через пять минут сержанты вышли. И тотчас в казарме раздалась команда дежурного:

— Застава, в ружье!

Заскрипели, ходуном заходили двухъярусные железные койки. Задрожали половицы. Затопали сапоги. Тревога!

Застава размещалась в одноэтажном деревянном доме. Было тесновато, но в тесноте не в обиде.

Руки бойцов безошибочно знали, где одежда, где сапоги, где оружие. Неважно, что свет горел только у дежурного и в канцелярии, а в казарме было темно: Не раз и не два их поднимали в ружье и всей заставой и группами. Так было весь месяц, весь год. Привыкли, натренировались.

На заставе — тревога!

Зинин и Бричев вышли на задание в восемь часов вечера — еще до того, как человек с того берега был доставлен на заставу. Им приказано было осмотреть контрольно-следовую полосу от центра участка до правого стыка, а с наступлением темноты проверить службу нарядов и осмотреть ветряную мельницу на правом фланге.

Они прошли по сельской улице, миновали околицу, поля, преодолели контрольно-следовую полосу и пошли по дозорной тропе вправо — Зинин впереди, Бричев сзади, шагах в двадцати. До самого Буга лежала полоса шириной метров в восемьсот — вся в нехоженых травах, мелком кустарнике и песчаных холмах, — так что пограничников не было видно с чужого берега реки.

Здесь были владения заставы, никто не мог ступить на эту землю свободно и безнаказанно. И потому здесь всегда было пустынно, тихо и немного торжественно.

Вечер стоял безветренный, душный. Все вокруг как-то притихло: и густые полегшие травы, и воздух, и даже птицы; не было слышно даже лая собак в Новоселках и в польской деревне Старый Бубель на противоположном берегу. Только комары густо звенели и больно кусались.

Зинин и Бричев прошли километра два, так ничего подозрительного и не заметив. Только в четырех местах следовую полосу перебежали зайцы, да в одном лисица.

Потом повстречали идущий с правого фланга наряд — ефрейтора Андрея Колодина и ефрейтора Александра Смаля. Когда поравнялись, Колодин доложил, что за время несения службы нарушений государственной границы не обнаружено.

— А что видно на том берегу? — спросил Зинин.

— Да ничего! — почти весело ответил Колодин. — Притаились немцы, ни звука!

Он был общителен, разговорчив и улыбчив — этот заводила в песнях и плясках.

Подошел Смаль.

….. Ну, как настроение? — спросил у него Зинин.

— Ничего, спасибо.

Постояли, покурили, посматривая по сторонам.

Багровое солнце тяжело опускалось за Бугом. Закат полыхал по всему горизонту кровавым пожаром. Огненные стрелы лучей тревожно летели по небосводу к востоку, поджигая высокие перышки облаков. Густую, гнетущую тишину нарушал лишь комариный гуд.