— Были. Ночевали там. Золота не нашли, но прихватили с собой нескольких девок. Я сам видел.

— Ты… ты не знаешь, как их звали? — усилием воли Синчи попытался овладеть собой, но все же не смог сдержать дрожи в голосе.

Бирачи не заметил или не понял причины его волнения.

— Не знаю. Я часки и не смотрю на девушек. Но если тебя это интересует, то они здесь.

— Кто? Девушки из Кахатамбо — в Куско? — Синчи вскочил, но тут же снова опустился на камень, словно окончательно обессилев.

— Да, здесь. Из Кахатамбо, Юнии, Чапаса, Уантаго. Белые отобрали и согнали сюда самых красивых. Я знаю, потому что они и мужчин забрали с собой, заставили нести награбленное. Меня тоже заставили, хотя я часки, а не носильщик, но до этого им нет дела. Так и я попал в Куско. Тут я сбежал от них, так как белые плохо нас охраняли. Я собирался вернуться в родные края, но один инка из тех, главных, сказал мне: «Держи топор наготове и жди». Дал мне топор, дает чарки и чичу. Вот я и жду. А ты, что ты сейчас делаешь, Синчи?

Ответа его Бирачи уже не услышал. С быстротой, на какую он только был способен, Синчи бросился к городским воротам.

На стенах полно было испанской стражи, но днем из города разрешалось выходить всем, кто не нес поклажи, войти же мог каждый, не имевший при себе оружия. Поэтому Синчи в воротах не задержали, и он устремился к храму Кориканча. После того как его разграбили, похитив даже самые почитаемые святыни, в том числе и огромный золотой диск — изображение Солнца, прежние покои жрецов испанцы отвели для Манко и его двора. Во дворце Уаскара, где Манко наотрез отказался поселиться, хозяйничали белые.

Синчи, как часки-камайок, имел доступ к властителю в любое время. Первый же встретившийся жрец направил его в боковые комнаты; оказалось, что сын Солнца держал с кем-то совет и приказал разыскать Синчи. Не остановленный стражей, он поднял полог и вошел.

Сапа-инка Манко не носил в обычные дни ни повязки, ни перьев птицы коренкенке. Эти знаки отличия на него публично возложил в торжественной обстановке сам Писарро, когда бунтовавший до того времени инка добровольно подчинился и присягнул на верность белым. С того момента, однако, никто не видел на нем священных символов власти, а испанцы, не разбиравшиеся во всех тонкостях этикета инков, не заподозрили в этом ничего особенного. Поэтому, когда Синчи поднял голову, он был изумлен и почти испуган. Манко восседал на золотом троне в традиционной позе, в белых одеждах, предназначенных для торжественных случаев, в золотых сандалиях в держал в руке обоюдоострый боевой топор. Новую, более темную, чем прежде, повязку на голове сына Солнца венчала блестящая золотая застежка с двумя перьями птицы коренкенке. Это были не те перья, что украшали когда-то убор Атауальпы и Тупака-Уальпы и которые возложил на голову Манко сам Писарро. Эти перья были немного короче и отливали золотом. «Их принесли со склонов горы Мисти!» — невольно подумал Синчи.

Он порывался изложить свою просьбу, но не осмелился заговорить, видя своего властелина в полном торжественном облачении, и только снова припал челом к земле.

— Встань и слушай! — Манко говорил резко, решительно. — Хватит ли у тебя часки, чтобы разнести приказы по всем дорогам?

Синчи вспомнил рассказ Бирачи и беспомощно развел руками.

— Там, куда не пришли белые, сын Солнца, сторожевые посты наготове, и туда доходит твоя воля. Но белые забирают часки, когда им нужны носильщики, белые забирают еду, и часки умирают на своих постах.

— Этот приказ должен дойти, — твердо сказал Манко. — Пусть часки бегут три, четыре перегона, они должны доставить приказ на следующий пост.

— Пусть часки хоть протянет ноги, но он обязан добежать и повторить приказ, — угрюмо вставил слово какой-то старый воин, сидящий рядом с сапа-инкой.

Синчи не знал его, но по украшениям и вышивке на одежде понял, что это особа из рода инков.

— Ужасно, что нельзя выслать кипу. — Худощавый молодой жрец хрустнул пальцами. — Ох этот Тупак-Уальпа! Что он натворил своим приказом! Нельзя отправить кипу, потому что на доброй половине территории Тауантинсуйю не осталось никого, кто мог бы их прочесть.

— Я знаю об этом, — спокойно прервал его Манко. — Но Тупак-Уальпа отошел к предкам, и нечего вам осуждать его поступки.

— Мумия его не находится в Кориканче, — возразил жрец, но Манко снова прервал его.

— И не будет находиться там, потому что белые осквернили его тело, предав земле. Но, святейший, не забывай о судьбе мумий всех сапа-инков.

Синчи вздрогнул. Когда белые вторглись в беззащитный Куско, они прежде всего направились во дворец сапа-инки и к храму Солнца. Там при виде богатств, превосходящих все их ожидания, они обезумели.

Мумии сидели на массивных тронах из чистого золота, на них было много золотых украшений. Белые стаскивали с тронов священные тела, вырывали серьги, прикрепленные золотыми пластинками к височным костям, ломали истлевшие запястья, спеша скорее завладеть драгоценными браслетами, разбивали черепа, надеясь и там найти золото. Оскверненные останки выбрасывали затем в мусорные ямы.

— Я не забыл, и ни один инка никогда этого не забудет, — исступленно прошептал жрец.

Манко обратился к Синчи.

— Что делает вождь белых?

Все помыслы Синчи были сосредоточены на Иллье, которая, возможно, где-то здесь, в городе. Он совершенно не следил за разговором. Когда его спросили, он усилием воли заставил себя собраться с мыслями. Направляясь к храму, он видел, как несколько белых шли в сторону дворца. Тот, что был в центре, в серебряных доспехах — это наверняка сам вождь. Сходство Хуана Писарро со своим братом обмануло индейца, которому вообще все белые казались на одно лицо. Синчи не знал, как не знали об этом даже многие испанцы, что наместник давно отбыл на побережье, где в облюбованной им местности заложил новую столицу — Лиму.

Поэтому Синчи ответил, не раздумывая:

— Он во дворце сапа-инки Уаскара, сын Солнца. Я видел его. Властелин мира, дозволь своему слуге…

Манко быстрым жестом прервал его.

— Сколько белых отправилось за золотом?

На этот вопрос ответил старый воин:

— Почти все, кто ездит на тех больших ламах. Они разъехались по всему Кольясуйю, и по Антисуйю, и по Кондесуйю. А вот вождь со светлой бородой во главе сильного отряда отбыл в Тиуанако. По дороге он намерен забрать золото из храма Солнца на озере Титикака.

Манко выразительно посмотрел на Синчи.

— Мой приказ должен быть доставлен туда до прибытия белых.

— Приказ дойдет, как ты велишь, сын Солнца.

Манко замолчал, устремив взгляд в одну точку. Только его рука, лежавшая на резной рукояти боевого топора, крепко сжалась.

Военачальники и жрецы, собравшиеся здесь, начали перешептываться. Гул голосов становился все громче. Наконец послышались отдельные возгласы:

— Сын Солнца, прикажи!

— Белых в городе только горстка!

— Остальные расползлись по всей стране небольшими отрядами! Обнаглели!

— Даже не боятся!

— Теперь самое время. Они поверили наконец в нашу покорность!

— Сын Солнца, разошли приказ!

Инка Манко посмотрел на Синчи. Медленно подал знак топором. В комнате мгновенно воцарилась тишина.

Властелин начал громким решительным голосом:

— Часки-камайок! Отправишь по всем дорогам приказ: говорит сапа-инка Манко. Всех белых убивать немедленно! Это приказ всем и каждому. Убивать любым оружием, убивать, где только возможно, сразу же, как будут услышаны эти слова.

Синчи, поклонившись, повторил приказание.

— Иди и отправляй часки. А мы, — Манко обратился к остальным, — нанесем удар здесь, в городе. Нас мало, и у нас почти нет оружия, но ничего не поделаешь. Это неправда, как кто-то здесь говорил, будто белые уже не остерегаются. Дворец превращен в крепость, охраняются ворота и стены, с оружием в город никого не пропускают. И кроме того, белые прекрасно обо всем осведомлены.

— Рокки! — выкрикнул кто-то с ненавистью.