Масомати, старый жрец, который избежал смерти, потому что у него было плохое зрение и тогда, ночью, он не вязал кипу, стоял возле ворот, с беспокойством поглядывая на небо.

— Что ты там видишь, преподобный? — спросил его Синчи.

Неподалеку расположились двое испанцев и недоверчиво, как ему показалось, присматривались к нему, поэтому он не хотел показать, что торопится к своему господину.

— Ты видел птиц? Они все летят на юг. И при этом так страшно кричат.

— Может быть, кондор…

— Кондоры тоже улетают. Я видел сразу трех. А ламы? Смотри, как беспокойно они себя ведут!

— Они почуяли кровь. Белые убили там, за стеной, очень много лам. Убили даже самок, о преподобный.

Но жрец не обратил на его слова внимания, продолжая всматриваться в небо. И Синчи невольно посмотрел вверх. Но ничего не заметил. Небо было голубое, и одинокие облака, плывущие со стороны гор, в свете солнца сияли безмятежной белизной.

— Смотри! — Жрец поднял дрожащую руку. — Взгляни на животных, на которых ездят белые! Видишь, они тоже чего-то испугались.

Из глубины двора, где испанские всадники чистили своих коней, рядами привязанных к кольям, время от времени доносилось ржание, топот, слышались проклятья и крики. Кобыла сеньора де ла Гаско жалобно ржала, тянулась к своему жеребенку, словно стремясь его защитить от чего-то.

— Может быть, какое-нибудь чудовище… — начал Синчи, но жрец нетерпеливо оборвал его:

— Это гнев богов! Не что иное, как гнев богов!

Синчи, входя в помещение, отер с лица пот. Действительно было как то невыносимо душно. Нет, не душно. Воздух чист и даже прохладен. И, однако, человек обливается потом, сердце колотится, руки дрожат.

И неприятное, отвратительное ощущение, словно в горле растет какой-то ком, поднимается все выше и давит все сильнее. Это похоже на то, что чувствует новобранец перед битвой. Или же… или же осужденный, ожидающий казни.

Синчи припомнил совет начальника своего сторожевого поста: в такие минуты жуй больше коки и ни о чем не думай. То, что должно случиться, все равно случится. Такова воля богов.

Однако при дворе сапа-инки никто не жевал коку. Здесь нужно было иметь трезвую и ясную голову. Особенно в такие минуту, как сейчас. Усилием воли он овладел собой и вошел в дом.

Синчи докладывал Тупаку-Уальпе о том, что ему удалось подслушать, и вдруг на полуслове оборвал свой рассказ… Откуда-то с гор, медленно расползаясь в тяжелом, неподвижном воздухе, докатился глухой звук, словно сама земля болезненно застонала. Он нарастал, приближался, усиливался, пока не перешел в грохот, более сильный, продолжительный и ужасный, чем грозовой раскат.

Солома, которой была покрыта крыша, зашуршала, хотя не было ни малейшего ветра. С потолка что-то посыпалось.

Сапа-инка Тупак-Уальпа выпрямился.

— Бог Земли разгневан. Слышишь голос бога Земли? Бессмертный дух Виракоча, спаси своих верных слуг!

Синчи, дрожа всем телом, припал лицом к земле. Если бы он был один, то помчался бы, охваченный паническим страхом, в поле, как можно дальше от стен и домов. Ему казалось, что стены комнаты наклонились, что они уже качаются, валятся прямо на него. Однако сын Солнца продолжал сидеть неподвижно, пришлось и Синчи — впервые в жизни — превозмочь свой страх перед землетрясением и остаться на месте.

— Misericordia! — орал где-то за стеною испанец, кто-то смеялся, словно потеряв рассудок, на улице храпели и испуганно ржали кони.

Пол тамбо покачнулся раз, другой, словно от ударов снизу, занавеси на дверях колебались. Пламя светильников дрогнуло, почти погасло, снова взметнулось вверх, мерцающее и неверное.

Страшный грохот, непостижимый для находящихся в доме, нарастал где-то рядом, за стеной, он становился все более могучим, терзая душу. Внезапно гром умолк, завершившись чем-то похожим на глухое, тяжелое стенание.

Несмотря на шум и звон в ушах, Синчи услышал голос своего властелина.

— О могучий повелитель Земли, я услышал твой голос? Позволь мне исполнить твою волю!

Синчи поднялся — хотя едва смог держаться на ногах — как раз в ту минуту, когда Тупак-Уальпа проходил мимо, и поплелся за ним.

Тут же за порогом дома их окружила толпа придворных, испуганных, почти обезумевших от ужаса. При виде властелина, однако, они тотчас же пришли в себя и почтительно расступились.

— Говори! — Тупак-Уальпа обратился к жрецу Масомати, единственному человеку, который оставался совершенно спокойным.

— О чем я должен говорить, сын Солнца?

— Я слышал голос бога Земли. Как он проявил свое могущество?

— Весь склон горы, тот, что прямо перед нами, обрушился, Сын Солнца. Нет уже ни полей, ни домов, которые стояли на этом склоне…

— Дороги тоже нет. — Тупак-Уальпа говорил таким тоном, что трудно было понять, спрашивает он или утверждает.

Жрец вздрогнул.

— Тебе уже все известно, сын Солнца. Да, дороги нет.

— А как тамбо?

— Помещение, освещенное твоим пребыванием в нем, осталось цело. Никто не пострадал.

— А белые?

— Они все были на дворе и уцелели.

Тупак-Уальпа медленно пошел к открытым воротам. Испанская стража, еще не опомнившаяся от страха, отступила в сторону, никого не задерживая.

Властелин минуту смотрел вдаль. Весь склон горы, насколько можно было видеть, превратился в груду камней. Бесследно исчезли террасы обработанных полей, дома оставленной жителями деревушки, тропинки, деревья и кусты.

Исчезла без следа и выложенная каменными плитами гладкая, удобная дорога.

— Преподобный Масомати и ты, Синчи! Как вы можете объяснить волю бога Земли?

Остальные придворные подались назад, и только двое названных остались рядом со своим властелином.

— Его воля ясна, сын Солнца. — Жрец говорил уверенно. — Не следует идти дальше. Дороги перед нами больше нет. Это может относиться к белым или же… к нам.

— Земля вздрогнула, сын Солнца, — несмело отозвался Синчи, — как… как лама, к которой притронулся чужой. Может, чужие — это белые люди?

— Нет! — Жрец гневно оборвал его. — Бог Земли мог превратить их в прах в одно мгновение. Тамбо могло бесследно исчезнуть, как та деревня. Но с белыми ничего не случилось. Бог Земли воззвал к нам, к своим слугам.

— Он говорил со мной, — значительно произнес Тупак-Уальпа. — И я понял его. Боги могут всегда, в любой момент уничтожить белых пришельцев. Однако они не делают этого. Они приказывают нам выполнить их волю. Мы только что видели знак предостережения. Он был подан только нам.

— Да, именно предостережения. — Фелипилльо, не замеченный и не задержанный никем, приблизился и вызывающе, нагло вмешался в беседу. — Да, это знак. Только он говорит о могуществе белых и их бога. Теперь это уже каждому ясно. Там, где белые, даже злоба демонов земли бессильна. Это каждый должен понять.

Тупак-Уальпа отвернулся и, ни слова не говоря, направился обратно в отведенное ему помещение.

Вечером он собрал самых верных людей и сказал им решительно и властно: белые умны; они держат его, которого провозгласили сапа-инкой, в неволе и от его имени правят страной. А вернее, грабят ее, потому что все это никак нельзя назвать управлением страной. От его имени оскверняют храмы, даже священные мумии, даже дворцы умерших властителей, которые до сей поры были неприкосновенны. От его имени послали кипу в храм дев Солнца, кипу, обязывающий к повиновению, а теперь всем известно, что из этого вышло: девы Солнца превратились в невольниц, сделались любовницами белых. В его присутствии белые убили самых преданных придворных. Против этого и был направлен гнев бога Земли, против этого он и протестовал.

Белые посылают кипу якобы от имени сына Солнца. Но такие кипу уже безвредны, потому что каждый, кому знакомо искусство их чтения, обязан лишить себя жизни. Однако белые могут рассылать и часки с фальшивыми устными приказами от имени сапа-инки. И нельзя отдать приказ покончить с собой каждому, кто имеет уши, чтобы слышать.

Поэтому необходимо лишить белых возможности отдавать приказы от имени сапа-инки. Они управляют его именем, но когда его уже не будет в их руках, они не смогут на него ссылаться.