И в ночь на 6 октября бойцы сводной группы Блюхера выбили 27–й полк противника из деревни Щукино.
За эти два дня генерал Франк подтянул в район боев свежие части и окружил красных бойцов. Об этом белое командование сообщало в листовках, которые густо рассыпали пролетевшие гидросамолеты.
Услышав шум моторов, Блюхер вышел из штаба на улицу. К ногам упал серый листок. Поднял. Крупные буквы еще пахли типографской краской. Читал, с трудом сдерживая нарастающий гнев: «…Вы окружены, спасения нет, и за каждую минуту сопротивления будет беспощадная расправа. Красноармейцы! Сдавайтесь. Уничтожайте ваших комиссаров и командиров, арестуйте и выдайте нам Блюхера, и ваша жизнь будет сохранена…»
Блюхер порвал листок на мелкие клочки. Посмотрел вдоль улицы. Увидел у соседнего дома троих плотно сомкнувших головы красноармейцев Читают, что ли? Подошел, спросил:
— Что, товарищи, изучаете литературу Колчака?
Красноармейцы оглянулись. Один из них, старший по возрасту, в новенькой английской шинели, сказал виновато:
— Бумажка‑то подходящая для курева. Давно не имеем ни бумажки, ни табачку. А здесь такая благодать с небес падает. Жаль, махорочки не догадались сбросить. Вот выжимаем кисеты.
Блюхер достал портсигар:
— Закуривайте, товарищи.
Красноармеец в трофейной шинели опустил широкие темные пальцы в портсигар и, прихватив в щепоть половину содержимого, сказал улыбаясь:
— Премного благодарен. А на эту пакость вы и не отвлекайтесь. Эти листки на курево да разве еще на что‑нибудь, ежели повернуть чистой стороной. Вот и все назначение…
Блюхер вернулся в штаб. Вызвал командиров полков. Уточнил состав частей, наличие боеприпасов, количество раненых.
Немногословный, суровый, обладающий большой силой воли командир 454–го полка Иван Боряев угрюмо заметил:
— Патронов на сутки. Если завтра не вырвемся из этого капкана, все погибнем.
Ольшевский, не глядя на осунувшегося, бледного начдива, добавил:
— Хлеба и мяса не выдаем четвертый день. Люди выбились из сил. С трудом держатся на ногах…
— Знаю! Видел! — не выдержал Блюхер. — Положение скверное. Занимаем ничтожно малую площадку — глубиной в три версты. Мы должны пробиться на село Долгоярское завтра, восьмого октября. Девятого генерал Франк введет в бой еще одну дивизию. Она уже плывет сюда по Иртышу. Идите к бойцам. Расскажите все —прямо и честно. И пусть все отдыхают, кроме часовых. Атаковать будем в семь часов. Всеми силами и на узком участке.
Командиры ушли.
У двери Блюхер задержал Ольшевского, предупредил:
— Батальон Степана Горшкова уложите спать. Это мой резерв. На самый страшный случай…
Полки пошли в атаку в 7 часов утра. Белогвардейцы встретили сильным огнем пулеметов и тяжелых орудий.
Поредевшие цепи отступили. И тогда белые перешли в контратаку и ворвались в деревню Мамаево.
Глубина участка, занимаемого группой Блюхера, сократилась до двух верст. Дальше отступать было некуда.
В 9 часов утра духовой оркестр в Мамаево заиграл походный марш. Белые полки развернулись в цепи и двинулись на Куймово. В бинокль Блюхер отчетливо видел, как, развернув знамена, безукоризненно выдерживая равнение, поблескивая на солнце штыками, шагают одетые в новенькие английские шинели и ярко–желтые ботинки солдаты лучшей дивизии Колчака — 7–й Тобольской.
Красноармейцы, прижимаясь к холодной сырой земле, ждали команды. А командиры не спешили, берегли патроны на прицельные залпы. И когда колчаковцы приблизились на полтораста шагов, раскатисто ахнули винтовки, быстро заговорили пулеметы. Лежащий на левом фланге бывалый солдат Полосухин длинными очередями вырубил первую цепь и сразу же перенес прицел на вторую. А с правого фланга разил атакующих лучший наводчик 453–го полка Башкирцев. Упали знамена. Ряды дрогнули и покатились назад к Мамаево.
— Музыка не помогла, — сказал Блюхер стоявшему рядом с ним Ольшевскому. — Сейчас заиграют на других трубах. Передайте комбатам — пусть бойцы глубже закапываются, земля выручит.
Не прошло и часа, как белые открыли по Куймово стрельбу из тяжелых орудий. Грузное облако пыли и дыма повисло над позициями. Прошли три гидроплана и сбросили бомбы. Одна из них размела дом на околице деревни. Колчаковцы повели наступление с трех сторон. На правом фланге цепь приблизилась на сто шагов и почти целиком полегла, попав под очереди пулемета Башкирцева.
Атаку отбили.
После короткой передышки генерал Франк ввел в бой свежие силы.
…К 4 часам дня отбили шесть атак.
Легкораненые ушли с повозок и вернулись на позиции. Все командиры полков, батальонов и рот находились в окопах и вели огонь по атакующим.
Отбить седьмую атаку помогли артиллеристы. Били прямой наводкой.
Темнело, когда к Блюхеру пришел Ольшевский и тихо доложил:
— Патроны на исходе, товарищ начдив. Что будем делать?
Блюхер приказал:
— Пришлите ко мне комбата Горшкова.
Начдив встал. Трижды пересек избу. Старенькие половицы жалобно охали и ахали. Поморщился, почувствовав резкую боль в бедре. Вот не вовремя. Сел на лавку. Сердито потер немеющую ногу.
В избу вошел Степан Горшков. Хотел доложить, как и подобает, по–уставному, но Блюхер махнул рукой:
— Садитесь и слушайте. Надо повторить русановский маневр. Я беседовал с мужичками — говорят, здешние болота вроде непроходимые. Понимаете — вроде. Осмотрел в бинокль. Вода не сплошная, есть крупные кочки. На них — березки и елки. Если кочка держит деревцо, она и человека выдержит. Это я с детства знаю. Ходил за голубикой и клюквой. Так вот, возьмите самое необходимое, чтобы легче было прыгать с кочки на кочку. Только гранаты не оставляйте. Атаковать будете в темноте. Не распыляйте батальон, держите в кулаке. Легче управлять. И еще не забудьте — пулеметчиков поставьте впереди, и пусть не жалеют патронов. Возьмите в первом батальоне наводчика Полосухина. Я его сегодня видел на деле. Геройский парень. Шумите во всю глотку, рвите гранатами. Пробивайтесь к нам, а мы пойдем вам навстречу.
Горшков встал, подтянутый, спокойный, сильный:
— Разрешите выполнять задание?
— Надеюсь на вас, Степан Дмитриевич, — и Блюхер рывком притянул к себе и потряс за плечи комбата. — Действуйте напористо. Вот–вот должна подойти Боткинская дивизия белых. И все погибнем.
Горшков сердито толкнул ногой дверь, выбежал на улицу.
Блюхер достал из кожанки сухарь. Съел, не потеряв ни единой крошки. Вытащил портсигар и сразу же опустил в карман. Табак кончился еще вчера. Вышел на улицу. Тишина. Ни говора, ни смеха. Отдыхают. Перевязывают раны. Едят вареную картошку. Без хлеба и соли. Думают о начальстве. И, наверное, надеются на чудо. А чудес не бывает. Мало, очень мало осталось в строю бойцов. Надо еще сузить фронт, собрать в одну команду все пулеметы и независимо от того, удастся ли маневр Горшкова или резервный батальон захлебнется в болоте, разорвать кольцо окружения, сосредоточив в полосе прорыва все огневые средства. Понятно, рискованно, но иного выхода нет.
Начдив обошел командиров и передал приказание. Передний край ожил. Подготовился к броску обоз. Раненые заняли свои места в повозках.
Все посматривали на небо. Ждали сигнала Горшкова. Время тянулось медленно. Блюхер нервно потирал ладони, опасаясь неожиданной ночной атаки врага. Успеет ли Горшков? Опередит ли он воткинцев, или горстка героев погибнет, раздавленная стократным превосходством противника?
И вот, распарывая густое черное небо, взметнулась алая ракета. За ней взлетела и рассыпалась угольками вторая. Блюхер приказал Ольшевскому:
— Поднимайте полк. Ведите!
Взрывы гранат и несмолкаемый рокот пулеметов докатились до усталых, голодных, люто ненавидящих врага бойцов, и, собрав последние силы, они кинулись в атаку. И этот двойной, беспощадный, неистовый удар расколол хваленые полки Тобольской дивизии.
Группа Блюхера прорвалась из окружения. Вывезли всех раненых. Вытащили обозы и орудия. Захватили несколько тысяч патронов, более 20 пулеметов и 200 пленных.
