Более года провел на больничных койках Василий Блюхер. После освидетельствования врачебной комиссией Главного московского военного госпиталя унтер–офицер Василий Константинович Блюхер был уволен «в первобытное состояние с пенсией первого разряда».

После недолгого раздумья решил поехать в родную Барщинку. О работе нечего и думать. Голова кружится, ноги противно дрожат. Какая‑то старческая немощь. И это на двадцать шестом году жизни!

Мать долго гладила поредевшие волосы сына, причитала:

— И что они с тобой сделали, звери подлые! Всю кровушку выпили, кожу да кости оставили. Теперь никуда не отпущу тебя, Василек ты мой синеглазенький.

А отец гордился:

— Ну, чего ты живого отпеваешь, не тужить, а радоваться надобно. Смотри, какой герой! И при крестах и медалях. И чин выслужил — унтер–офицер. Теперь за него любая девка пойдет. Вот тебе и Холодный Блюхер, а в каких горячих батальях прославился! Моя натура. Малость отощал на казенных харчах — не велика беда. Были бы кости, а мясо нагуляет.

— Да я Васеньку выхожу. Эго моя заботушка.

И мать старалась все приготовить повкусней да пожирней для своего любимца. Жизнь была сытой и спокойной. И только тоска мучала. Плакали солдатки, получая похоронные из действующей армии. Уныло голосили под окнами инвалиды, выпрашивая Христа ради милостыню:

Знакомая песня вызывала в памяти лица друзей сослуживцев, павших под Величкой, Бохней, Терновом. Часами думал, куда податься. На костылях на завод не пойдешь. Хоть и не хочется, а придется снова вставать за прилавок магазина Львова — Смирнова. А если не возьмут? Что же делать? Надо заставить слабые, болезненные ноги ходить. Заставить! Прокостылять в Середнево и обратно. Шесть верст. Тяжело, но крайне необходимо. Вначале три раза в неделю, а потом каждый день. Там можно поговорить с учителями. Они получают газеты, знают новости.

И на следующий день Василий Блюхер поковылял в Середнево. Весенние ручьи наполнили глубокие ухабы черной водой. Сапоги намокли, стали тяжелыми. Василий считал шаги. После каждой сотни делал передышку. На полпути догнал дядя Дмитрий Павлович. Остановил лошадь, пригласил:

— Садись, Вася, подвезу.

— Спасибо, я должен пешком ходить, от костылей избавляться.

— Потчевать можно, неволить нельзя, — сказал дядя и хлестнул вожжей лошадь.

Василий вытер мокрое лицо и заковылял дальше. Домой он вернулся поздно вечером. Мать обрадовалась:

— Явился! А я всего надумалась.

— В школу ходил. В третий класс. Согрей‑ка водички, я ноги вымою.

Долго, старательно растирал ступни и икры и улыбался:

«Ничего, будете ходить, непременно будете…»

В конце апреля 1916 года Василий Блюхер уехал в Москву. В знакомом магазине его встретил брат хозяина Виталий Львов:

— О, в нашем полку прибыло! Слух прошел, вроде тебя убили, а ты без мала Георгиевский кавалер. Сегодня же смочим твои кресты и медали…

— А где Всеволод Петрович?

— Тоже мобилизнули. Пристроился в Москве. Писарем у воинского начальника. Почти каждый день здесь бывает, опасается, что я заведение пропью.

— А Гаврила Семенович?

— Его в Петергоф наладили, и там он присосался к гвардейскому полку. Живет, не тужит. Писал, что скоро вернется.

На следующий день Блюхер вышел на работу. Забежал хозяин Всеволод Львов — в суконной гимнастерке и блестящих хромовых сапогах. Увидев Блюхера, обрадовался:

— Наконец‑то заявился. Теперь у меня сердце будет на месте. Виталька совсем от рук отбился, и пьет, и распутничает напропалую. Присмотри, Василий Константинович, за порядком. Будь за старшего.

Такое предложение устраивало Блюхера: можно чаще отлучаться из магазина, заняться самообразованием. И на той же неделе Блюхер направился па Миусскую площадь, в Народный университет имени А. Л. Шаняв–ского. Узнал, что принимают всех, у кого есть желание учиться. Лекции читают лучшие профессора Москвы: Сакулин, Минаков, Айхенвальд, Кизеветтер, Вышеславцев.

Блюхер зашел в студенческую столовую. Понравилось: кормят хорошо и дешево. Уйивили довольно смелые разговоры студентов. Столовая открыта и в воскресные дни. Не в трактир, а сюда надо ходить обедать.

Все резко изменилось в жизни Василия Блюхера. Наконец‑то представляется возможность пополнить знания. Запасся тетрадями, приобрел учебные пособия. Научился записывать лекции. В свою маленькую холостяцкую комнатушку возвращался поздно — только переночевать.

В Народном университете имени Шанявского получали образование студенты, исключенные из высших учебных заведений Российской империи, и политически неблагонадежные, бежавшие из каторги и ссылки.

Постепенно Василий Блюхер познакомился с новыми товарищами. Это были люди разного возраста, развития, взглядов. Они часто спорили, знали, что говорят о войне Ленин и Плеханов, Либкнехт и Каутский. Василий Блюхер не все понимал, но вопросов не задавал, полагая, что со временем сам во всем разберется. Нелегальную литературу читал жадно. Благодарил товарищей за листовки, призывающие к превращению империалистической войны в войну гражданскую, за тоненькие книжки, произносящие беспощадный приговор существующему строю.

Новые друзья неожиданно исчезли. По Москве шли аресты. Большевиков гнали на каторгу и в ссылку, но жил и здравствовал «Михаил Константинович» — так называли конспираторы Московский комитет партии. У «Михаила Константиновича» много братьев и сестер, и они возглавляют революционную борьбу.

Занятия в университете и встречи Блюхера с «крамольными» студентами оборвались самым неожиданным образом.

Рано утром прибежал Колька Щеголев:

— Василь Константиныч, хозяин требуют. У, злой! Такого леща закатил!

— Передай, сейчас приду.

Пока шел до магазина, думал, зачем понадобился хозяину.

Львов ходил вдоль прилавка, заложив руки за спину. Увидев Блюхера, остановился:

— Пройдем в контору, потолкуем.

Дверь закрыл на ключ. Сел к столу, сердито спросил:

— Где вечерами пропадаешь?

— В университете Шанявского. Я ухожу с работы вовремя…

— Не в этом суть. Это не университет, а гнездо политических преступников. И ты с ними заодно. Я тебя, как сына, пригрел, а ты что делаешь?

Блюхер посмотрел на багровое от злости лицо хозяина, тихо сказал:

— Напрасно вы верите всяким сплетням, Всеволод Петрович.

— Я все знаю. Понимаешь, все, досконально. В Бутырской тюрьме, видать, ничему не научился. Вот загонят к белым медведям, остолоп вифлеемский!

— А вы не кричите. Я все хорошо слышу и все понимаю.

— Видать, плохо понимаешь. Так вот запомни: это первый и последний разговор. Я тебя жалею, а ты меня под такой удар подводишь. Подумай, пока не поздно.

Погладил широкой ладонью костяшки на счетах, добавил глухо:

— Ступай за прилавок. И ни гу–гу. Вот таким манером…

«Надо уходить, — решил Блюхер. — Выгонит. Продаст».

Поздно вечером, никого не предупредив, Блюхер уехал в Казань. Поступил на завод Алафузо — в гранатную мастерскую. Оттуда вскоре перешел на завод Остермана. И здесь в июне 1916 года вступил в партию большевиков[6].

Весной 1917 года Василий Блюхер переехал в Самару.

Ознакомившись с городом, зашел в Самарский партийный комитет, рассказал о себе и попросил:

— Помогите устроиться на Трубочный завод.

Член комитета Алексей Галактионов посоветовал:

— На Трубочном у нас сильная организация. А что, если вам вернуться на военную службу? Скажем, в сто второй запасной полк. Добровольцем. Там больше принесете пользы.